20170717-jama1953

First transcription: 0:0:0 Last transcription: 2:3:20


Interviewer2: К ней уже просто другие люди заходили. Может быть, мы вас просто спросим, а если вы знаете, вы ответите? Вам необязательно прямо самой.
яма: Не, я не знаю о чём, о какой теме, я не знаю дак. Ну, спрашивайте, что ли, так.
Interviewer1: А вот скажите, а мы вот мимо здешнего кладбища проходили и мы увидели, что там платки висят на крестах.
яма: Ну?
Interviewer1: Вы не могли бы рассказать, их вообще когда вешают?
яма: Ну, их вешают, как покойник умрёт - и сразу и вешают. Это как бы говорится. Присаживайтесь. Как бы говорится: он должен подыматься по этому рушнику. Не платки, а рушники.
Interviewer1: Подыматься?
яма: Как бы ну, встают. До сорока дней же ж он там. Душа. Это так по старине говорили.
Interviewer1: Встают? А что душа до сорока дней?
яма: А потом уже она уходит на небеса.
Interviewer1: Она остаётся зд= на земле, да?
яма: А пока она долж= она посещает <старые дворы>. Она посещает ещё этих, родственников <говорят> и по селу ходит.
Interviewer1: По селу ходит, да?
яма: Да. Это бабушка моя так говорила. А уже на сорок дней - это уже вознесение души на небеса. Сороковой день, да.
Interviewer1: А пот= Понятно. А встаёт? А их меняют, эти рушники, иногда?
яма: Ну конечно, а как же? Как только вот эта Красная Горка, ну, Радуница называется у нас - и идут новые. Да там могут и старые висеть. У кому, у кого есть такая возможность, а кто далеко, так и старые висят тут. А так желательно, конечно, обновлять.
Interviewer1: Понятно. А их, их покупают, да, в магазинах? Или как?
яма: Покупают, вышивают. Так, рукодельницы сами делают, да.
Interviewer1: Дома готовят?
яма: Ну, желательно, конечно же, собственноручно, как говорят, уже дань.
Interviewer1: А вот скажите: на кладбище ходят только на Радуницу в течение года?
яма: Нет, почему? Ходят, когда кому вздумается.
Interviewer1: А вот по каким-то?
яма: А на Радуницу это уже обязательно.
Interviewer1: А вот по каким-то ещё дням чтобы много народу приходило - не было такого?
яма: Нет, такого нет. Такого нет. Это на Пасху разве ещё только так это, ну, то есть желание, так.
Interviewer1: Понятно. А вот когда, допустим, сорок дней проходит со смерти человека, приходят на кладбище?
яма: А как же? Е= едут отпевают в церковь, потом уже идут на кладбище. Не, обедают у себя дома как бы, потом несут на кладбище ему еду.
Interviewer1: А, несут еду, да? А что несут?
яма: Несут, что приготовили. Конечно, хоть спиртного и нежелательно, но никто без спиртного никогда не приходил.
Interviewer1: Нежелательно?
яма: Нежелательно. Да, даже и, говорят, и в похороны его нежелательно.
Interviewer1: А еду там оставляют, да?
яма: Оставляют, да. <Что> не съедают - оставляют. Это уже птицы доедают там, животные.
Interviewer1: А вот когда приходят на кладбище, то что там вообще делают люди?
яма: Ну, люди отпевают.
Interviewer1: А, то есть служба идёт, да?
яма: Да, служба там это. Это Клавдия Ивановна у нас, в основном, и заправляет этим делом.
Interviewer1: А, понятно. А вот кроме сорока дней в какие ещё дни со смерти приходят?
яма: Девять дней ходят, на девять дней ходят и на сорок ходят. И на год обязательно. А потом уже как хочешь (хотишь).
Interviewer1: Ну вот девять... Понятно. А вот дома стол не ставят в такие дни?
яма: Ставят, конечно. Сначала дома посидят, а потом как бы и туда идут.
Interviewer1: А что готовят, вы не знаете?
яма: Борщ в обязательном порядке, каши, ну, блины, картошка. Ну такое, что обычная крестьянская еда, что было раньше. Деликатесов необязательно, но всё же люди уже зажиточные, поэтому каждый старается вкусное что-то приготовить.
Interviewer1: Понятно. А когда едят вот в такие дни, там не было такого, что, допустим, выливали на стол такую из ложки еду?
яма: Нет. Вот когда там приносят спиртное, так немножко так капнут. Ну, нальют (линут) там немножко. А так еду не, просто ложат, и всё.
Interviewer1: На пол, да?
Interviewer2: А ложат куда? К кресту или куда?
яма: Ну да, возле креста ложат только.
Interviewer2: А крест вот?
яма: Я понимаю, вот, почему крест, всегда ж он ставится в ногах - а почему именно вот надо там лить в ноги?
Interviewer1: А почему в ногах ставят? А, не знаете.
яма: Не знаю. Кресто-то я не знаю. Ну, мне кажется, что в ногах всегда крест.
Interviewer1: Но он именно да, в ногах стоит. А?
яма: А чего тогда лить в ноги?
Interviewer1: А крест сразу ставят, когда хоронят?
яма: Сразу, да.
Interviewer1: Понятно. А если, допустим, подгнил крест, то не меняют его?
яма: Меняют. Обязательно меняют. Или там деревянный на железный меняют. Ну, я не знаю, как сказать. Он же вечность не будет стоять, крест. Меняют.
Interviewer2: А старый куда девают?
яма: А старый, наверное, уже куда-то там, особенное есть место, венки там сносят. Вы были же на кладбище? Да, вен= венки там, это всё такое, что куда-то в одно место <сносят>.
Interviewer1: Ну, мы мимо проходили.
яма: Ну, кто-то сжигал уже там. Ну, я что-то вижу <?> свалят, такого нанесут, а потом его нет. Ну, у нас нет такого смотрящего за кладбищем, значит, наверное, кто уже так. Сам от себя.
Interviewer1: А венки на похоронах приносят, да?
яма: На похоронах и на девять дней, если кто приехал там, и на Радуницу обязательно цветы и венки под, ну, могилку под это, подсвежают.
Interviewer1: Понятно. Подсвежают?
яма: Ну да, как бы. И да, и песок там у нас лежит, и обсыпают, делают, как новую.
Interviewer1: А, вот так.
яма: Да, делают, чтоб она была, как это, ну, это у кого есть. У кого родственники далеко, много ж таких у нас, что там хоть бы листья кто-то погрёб - и то спасибо.
Interviewer1: А, ну подметать, подметают.
яма: Да, это обязательно уже.
Interviewer1: Именно вот на Радуницу, да, и в такие дни? Или как?
яма: Ну, в такие дни это вот. У меня внучка пове= повесилась на реке - ак бегаю. Это вот сейчас не могу: нога прибо= заболела.
Interviewer1: А её на кладбище похоронили?
яма: Да, на кладбище. Но она не по своей же воле. Ей же во= семь-восемь лет почти что было. Она полезла – тарзанку сделали и показали, как надо дёрнуть петлю и за это и качаться. И она одна решила попробовать, руки устали - и всё.
Interviewer1: Понят= А службу по ней служили?
яма: Служили. Разрешили. Разре= Она же не не по своей воле, да и ребёнок же ж. Из школы пришла и решила пойти на тарзанку.
Interviewer1: Понятно. Ну да. Понятно. Тут же не по своей воле, да. Понятно. Секунду.
Interviewer2: А вот как процессия на кладбище идёт? Вот когда хоронят.
яма: Ну, сначала же везут гроб, а потом уже певчие идут. Не, сначала икону несут такую, а потом хлеб-соль несут. Как обычно вот, кто последний умирает, тот должен нести, родственник должен нести хлеб. Такой обычай: как бы встречает он, тот уже родственник, уже нового, смену свою.
Interviewer1: Встречает. А?
Interviewer2: Кто, вы сказали, несёт?
яма: Усопший, усопший, да, тот как бы встречает уже этого нового, вот который и как бы смена. Вот когда человек умирает, говорят, что он ходит, сторожит (сторо'жит) кладбище, всех охраняет покой до следующего, пока второй не умрёт – потом этот уже передаёт смену. Это так.
Interviewer2: То есть этот хлеб несут вот последнему умершему, который умер?
яма: Да, да, вот который умёр. Вот и родственник несёт родственнику.
Interviewer1: А когда готовят этот хлеб?
яма: Хлеб просто берут вот в магазине.
Interviewer1: А любой, да?
яма: Любой. Любой хлеб. Потом его там ломают, не режут, ничего, ломают и разносят по всем могилкам, кто желает своих угостить.
Interviewer2: А почему резать нельзя этот хлеб?
яма: Не знаю, там нельзя резать, говорят. Вообще на кладбище ножика чтобы не было: ножик, вилка. Всё руками ломают, крошат.
Interviewer1: А вот почему нельзя, чтобы ножик с <вилкой там> был?
яма: Не знаю. Никогда я, вот сколько там меня даже приглашали на могилки. Ну, носят, конечно, и ножи, но, которые люди старые приглашают, никогда не было. Они дома <раскулут>, разрежут и <?> это на кладбище.
Interviewer1: А вы говорили, что встречает покойник нового. А когда его приносят, то ничего не говорят вот те, кто несут?
яма: Нет, не обращаются, ничего. Приносят, хоронят, и всё. Он сам тут знает – ничего, говорят, не надо говорить, ничего.
Interviewer1: А вообще бывало такое, чтобы когда приходят на кладбище, говорили что-нибудь?
яма: Помолятся Богу и идут, и всё, и <никто ничего>.
Interviewer1: Так. Понятно.
Interviewer2: А вы сказали икону несут в процессии. А какая икона должна быть?
яма: Икону должны, если мужчина, то, конечно, наверное, мужской лик, а если женщина – то Матерь Божья. А если и мужчина, то, наверное, Николай этот Угодник.
Interviewer1: Но икону эту это из дома берут, да?
яма: Да, из икону берут из дому и в дом её и приносят.
Interviewer1: А, обратно возвращают. Понятно.
Interviewer2: А вот гроб везут на машине?
яма: А и ве= и везут, и несут – всякое бывает.
Interviewer1: А как-то это зависит от того, кто умер - везут там, несут?
яма: Ну конечно зависит. Если побогаче человек умер, так и тому и закажут эту как её катафалку эту, ти как её зовут, ну вот. А если такой бедный, так уже вот колхозную машину нанимают. А ребята у нас, вот это тоже трое человек погибли, так их, наверно, с половины несли даже. Молодёжь вся.
Interviewer1: То есть молодых несут, да?
яма: Да, и молодёжь, молодых несут. Ну конечно, кто со старыми будет.
Interviewer1: А сколько человек обычно гроб несут?
яма: Обычно четверо или шестеро, я не знаю даже Не, не, четверо.
Interviewer1: А это вот эти люди - это кто? Родственники или?
яма: Не, родственники ничего не делают: ни несут, ни яму не копают, ничего. Это делают уже люди приглашённые, посторонние. А это нет.
Interviewer1: Приглашённые? А кого приглашают?
яма: Ну, кто уже этим делом занимается. Тут у нас такие есть товарищи, они уже как покойник, так к ним и бегут люди, чтоб они, это самое, покопали да закопали их.
Interviewer1: Вы их знаете? Мы у вас можем спросить, кто это?
яма: В основном кто?
Interviewer1: Ну да.
Interviewer2: Ну, в деревне здесь.
яма: Да их же много, Господи.
Interviewer1: А, много.
яма: Так вот и раз на раз и не приходится. Кого кто. Приглашают кого кто. Были у нас в основном – дак они уже поумирали. Те – они как уже копачи были, и их это призвание. Ну, они тоже померли, эти ребята. Они молодые.
Interviewer1: А призвание - то есть им, их как-то вознаграждали за это, да?
яма: Ну, обеды, и платили ж, наверное.
Interviewer1: На поминках кормили?
яма: Наверное, да. Ну, на поминках все, кто провожает покойника, так все идут, обязательно должны идти на обед.
Interviewer1: А они вместе со всеми ели?
яма: Да, обязательно.
Interviewer1: Понятно. Хорошо.
Interviewer2: А вот когда процессия идёт, ничего, ну, ёлки какие-то не бросали? Или веточки?
яма: Вы знаете, бросают. Бросают цветы, бросали и это, а сейчас как бы запретили.
Interviewer1: Запретили? А кто запретил?
яма: Сейчас редко уже бросают, это, говорят, просто дорогу пролаживают другому. Ну, не знаю, так вот сказали как бы нельзя бросать.
Interviewer1: А их, их сзади бросают, да? За процессией? Вот эти ветки.
яма: Нет, наверное, не знаю, наверное, они этому покойнику дорогу устилают.
Interviewer1: А, спереди то есть, да?
яма: Машина едет, да. Везёт это.
Interviewer1: Когда из дома выносят, то тоже бросают ветки или нет?
яма: Ну да, из дома это уже обязательно: там возле дома побросают, но по дороге уже мало их. Было полно и цветов было, и веток полно – сейчас уже это отошло как-то. Уже если так старый-престарый да выдающийся там какой-то. Во.
Interviewer2: А вот когда с кладбища возвращаются, то когда в дом заходят, надо было что-то сделать после похорон?
яма: Ну, я не знаю: руки моют и за стол приглашают, а потом уже ж, когда перед столом, они, в общем, споют эту вот свою песню, эту вот эту, которая божественная. И все садятся есть.
Interviewer1: Божественную песню? Это молитва какая-то?
яма: Да. Молитва такая. Ну, типа молитвы, какая-то, псальма.
Interviewer2: Вы не помните? А кто?..
яма: Нет. Не. Это Клавдия Ивановна у нас всё поёт и Лидия Николаевна вот по этой улице по нашей.
Interviewer1: Ну, мы, у нас к ним к ним ходили наши сотрудники.
яма: Ну, они хоть. Они такие замкнутые. Особенно они не раз это самое.
Interviewer1: Да-да, это так. Не не просто к ним подступиться. Это пра= правда.
Interviewer2: А кто поёт эти песни?
яма: Ну, поют эти уже ж, которые служат. Ну, эти, люди, которые в церковь ходят постоянно, и тут же у нас церковь есть такая, ну, домик. Ну, там по субботам служение. Немного народу: сразу валянули люди, а потом как-то перестали ходить, желающих мало. Пять человек придёшь, а то было и по двадцать семь, даже в хатке в той не помещались. Сейчас что-то разочаровались. Да, она присутствует. Ну, я не знаю, никто ж не заметил.
Interviewer1: А, вы говорите, когда что душа сорок дней остаётся на земле, да? А за= заметить её можно как-то? А не ставили ей чего-нибудь? Вот не оставляли, когда?..
яма: Нет, когда его похоронят, этого усопшего, значит, ставили воду, ложили крестик из соломы, а воду меняли каждые... Каждый, наверно, день. Или его не каждую неделю до сорока дней. Не-не, каждый день, наверное, меняли.
Interviewer1: Это про с=
яма: Да, там еда какая-то была – ну там фрукты.
Interviewer1: Еда?
яма: Ну да, как бы он приходит и всё равно ест и пьёт.
Interviewer1: А куда её клали?
яма: На столе на= Прямо возле иконы тут, где он лежал – ну, лежит же головой к иконе - вот на этом месте всё и дают.
Interviewer1: Головой к иконе?
яма: Головой к иконе всегда лежал.
Interviewer1: А п= почему, не рассказывали? Почему именно так нужно класть?
яма: Ну, не знаю. Этого я не могу сказать. Сколько я видела, всё к иконке.
Interviewer1: А вот эту еду и воду, которые ставят, их потом куда девают?
яма: Да выливают просто. Меняют, выливают.
Interviewer2: Просто на улицу?
Interviewer1: А вот не смотрят, куда именно их выливают? Там, допустим...
яма: Да это ж человек, допустим, если у меня умер там это, так и что, а кто будет смотреть? Я поменяла да и вылила.
Interviewer1: Её можно вот у порога, скажем, вылить?
яма: Да везде, где хочешь.
Interviewer1: Где угодно, да?
яма: Да ради бога.
Interviewer1: Понятно. А крестик из соломы делают, да?
яма: Соломенный, да, крестик.
Interviewer1: И его кладут вместе с едой?
яма: Да, его ложат на стакан с водой, а еда рядом должна быть. Там, ну, конфеты, печенье там, что-нибудь такое, необязательно, там, такая еда.
Interviewer1: Понятно. А крестик потом куда этот девают?
яма: Ну, уже я не знаю, вот, куда они его, этот крестик Ну, наверно, как и воду, выбросят, да и всё.
Interviewer1: А, выбросят. Понятно. Так.
Interviewer2: А сколько покойник в доме должен лежать?
яма: Ну, вы знаете, по-хорошему, он должен переночевать, и всё. А больше чтоб не задерживался.
Interviewer1: На следующий день?
яма: Да. Просто переночевать дома. Ну, бывает же, родственников ждут. Не вынесешь же его на улицу. Значит два дня.
Interviewer1: А его можно оставлять, когда покойник в доме, его можно оставлять одного в комнате?
яма: Да почему нет? Если некому там быть, если человек на= например, боится. Так-то созывают, вот, знакомых посидеть ночь, там. А если никто не придёт, так и он и один ночует.
Interviewer1: Ночь посидеть? А ч= что делают в это время?
яма: Ну, если, допустим, это, то и вечером поужинают, и его там, как говорится, пар пропустят, а потом уже.
Interviewer1: Пар пропустят?
яма: Да, как говорится, "пар пропустят" – всё горячее должно быть на ужине. Ну и потом. Расходятся, кто уже, там, ужинал. Кто захотел остаться – остался.
Interviewer2: А почему всё горячее должно быть?
яма: Ну, не знаю, говорят, это вот его душа, как говорится, парует с этим вот со всем, с паром.
Interviewer1: Это только в день, когда умер человек, да?
яма: Вечером.
Interviewer1: Вот в другие, в другие дни - может, в поминальные - не смотрят там, чтобы на, чтобы горячая еда была?
яма: Да и ну, всё равно что-нибудь горячее должно быть, когда поминают, всё равно. Всё, что связано с паром.
Interviewer1: Понятно. То есть это в поминальные дни как бы тоже душа приходит?
яма: Да. Да. Ну, я думаю, господи, никто этого ничего не знал и не видел, но так говорят, так и мы говорим.
Interviewer1: А н= вот не не зазывают специально душу?
яма: Да ну. У нас тут, тут, не тут: я сама из Суражского района – так там вообще как-то. Надоел просто ходя к этот и форточки, всё закрыто, и это. И она говорит: «Просыпаюсь» – ну, женщина, она уже тоже умерла. Говорит: «И стоит надо мной. И всегда: “Тише, – говорит, – Тише”». И так она уже ездила в церковь, да чтоб он не ходил. «Что делать? – говорит, – Отпевать надо».Ну, значит, она что-то это нагрешила ему, что он не давал ей пок=. Она так с ума и сошла.
Interviewer1: Видела призрак?
яма: Да, он просто преследовал за ней. Только ложится спать, вот это и всё. Она даже ра= не одевалась. Ой, не раздевалась – боялась. Говорит: «Может, придётся и удирать». Привидение это.
Interviewer1: А вот не ра= Привидение?
яма: А может, она просто, вот, так перенервничала, да и ей просто с головой сде= Бог её знает.
Interviewer1: А вам не приходилось слышать вот что, что нужно делать, если вот так вот снится покойник?
яма: Нехорошо, говорят – надо идти на могилку и отругать: просто даже ну и матами не ос= не ругаться, так это вот, а просто вот. И у меня тоже свекровь всё время вот снится – снилась, вернее. «Вот, идём ко мне, у меня здесь и ноги не болят; тут хорошо, тут и всё, тут и и». И вот. Потом другая её сестра умерла (у'мерла). Мне говорят: «Да иди ты сходи на кладбище, ну, к ней, они там недалеко – и просто поругайся. Вот, что у тебе на душе назрело». Как только вечер, она мне снится: то меня по озеру какому-то гонит, ловит меня. Да и я с тех пор её и не вижу. Я говорю: «Ты чего сына не зовёшь? Чего ты меня зовёшь? На что я тебе нужна?» И <вот ну>.
Interviewer1: То есть она зовёт именно во сне, да?
яма: Да-да-да. И даже её и голос в другой раз слышно: «Маша, открой!» О, Господи. Её ж уже нет, до неё бежишь. А это, говорят, нельзя ни в коем разе. Если кто-то окликнул, то нельзя ни кр= ни отзываться, ни подходить, ни открывать. Это к несчастью, это к несчастью.
Interviewer1: Нельзя? А, к несчастью. Понятно. А омывать покойника тоже каких-то спе= специальных людей зовут, да?
яма: Мыть.
Interviewer1: Мыть, да.
яма: Да не, желающие, кто не боится, тут у нас молодые уже даже приспособились, моют.
Interviewer1: Родственники этого не могут делать?
яма: Не, не, это никто не должен, к нему никто не должен касаться.
Interviewer1: А вот не говорили, почему так это?
яма: Не знаю. Этого я не скажу.
Interviewer2: А вот как моют?
яма: Я же не видела ни разу. Ну, обыкновенно перчатки одевают, мочалка, вода. Просто так прошуровали немножко, и всё. Я думаю всё уже.
Interviewer2: А с мылом моют или без?
яма: Может, и мыло есть, не знаю. Я ни разу не видела и не интересовалась.
Interviewer2: А потом вот воду, всё куда девают?
яма: Воду и это всё выбрасывают подальше от дома, это всё подальше от дома. Через дорогу даже желательно.
Interviewer1: Подальше. Через дорогу?
яма: Да, чтоб даже и дороги не касался. Это бабушка моя так говорила: «Несите ж подальше! Я ещё хочу (хо'чу) пожить».
Interviewer1: А, то есть, если её где-тодалеко не вылить?..
яма: Да, если рядом, то кому-то. Кто-то наступит – что-то такое <было>.
Interviewer1: Если наступит, да, то будет несчастье?
яма: Да, ну а кто там будет? Кто там будет знать? Который человек идёт, встал да и пошёл. Ну, а которые уже знают.
Interviewer2: А во что одевают покойника?
яма: Ну, что он уже захотел – приготовил себе.
Interviewer2: То есть он готовит?
яма: Да, он сам себе уже должен приданое приготовить. Такой вот, такой вот - ой, господи - случай, вот, что где-то так по пути да человек погиб, так это уже ж кто готовит? Покупают – одевают. Обыкновенно, как он и ходил, так и одевают.
Interviewer1: Это "приданое готовить", да, называют?
яма: Да, это, говорят, приданое. Это всё, в основном, старухи готовят. А молодёжи сейчас: «Никто, – говорит, - не лежал, и никого голым не покладут».
Interviewer1: А что, что именно, какую одежду готовят, в чём хоронят?
яма: Обязательно, конечно же, должна быть, если женщина, то сподница и желательно такая вот, чтобы, ну, не комбинация, вот, такие сорочки – это обязательно. А если пожилые, обязательно фартук (фарту'к), почему-то без фартука никого не ложили, скоко я помню. Вот, и сарафан там или кабат этот вот, кофта. Обязательно покрыт чтоб был человек.
Interviewer1: Покрыт? А чем, чем закры= покрывают?
яма: Покрывают платком, или шарф уже, что молодой – шарф, старому – платочек.
Interviewer1: А что накрывают? Не лиц= лицо накрывают или?
яма: Не, голова покрыта, а лицо – да, потом уже покрывало тюлевое всё: и лицо, и всего его закрывают. Всё.
Interviewer1: А когда одежду готовят, не смотрят, какого она цвета?
яма: Нет. Не знаю, это никто ничего. Придёшь в другой раз: до того так вот человек ходил как попало, а лежит же. Я говорю: «Вот, а чего б тогда не одеваться? Такая красавица лежит». Бабушки эти.
Interviewer1: А в каких-нибудь ярких цветах тоже хоронят?
яма: И в ярких, что есть, что есть, то и есть.
Interviewer2: А вы сказали "фартук надевают" - это вот обычный, в котором готовят?
яма: Нет, нет. Вот фартук такой вот. Ну, как раньше в старину ходили люди – это старые.
Interviewer2: А, то есть это просто вот как пояс и такая?
яма: Да. Да-да-да. Это старушкам, а это молодые в платье и костюм.
Interviewer1: А если незамужних хоронят девушек, допустим, то не одевают их как-то по-особенному?
яма: Ну почему? Если не не была замужем, то и платье белое не исключено.
Interviewer1: Платье белое?
яма: И туфли, да, и всё, как она невестой была, так её и хоронят. Ну, как бы она была. Но она не была, значит, выходит, что она уже выходит за господа замуж, а там он распорядится, куда её определить.
Interviewer1: Выходит? А про неё как-нибудь говорят вот, что она там невеста? Как про невесту про неё не говорят вот про такую покойницу?
яма: Не знаю. Поют обыкновенное, как все песни таким. Ну, вот это молитвы читают – как и старым, так и молодым. Чего-то особенного там нет.
Interviewer1: А только на на кладбище в пох= тут на кладбище только молитвы читают? А не не б=
яма: У Бога все одинаковые. Да, да. Поют, поют эту, спевка это.
Interviewer1: А, поют? А вот не было такого, чтобы причитали люди?
яма: Ой, да конечно. Это ж вообще, без этого ж никак нельзя. В другой раз даже волос дыбом подымается, как они.
Interviewer1: Нельзя? А кто причитает?
яма: Ну, родственники же, конечно.
Interviewer1: А вы не знаете, вот как это, какие слова говорят?
яма: Ой, да там разве это всё услышишь? Ну, в смысле, в голову (голову') возьмёшь? Они ж плачут там не поймёшь что, и и ж вообще. Невозможно становится. Ну вот, потому что говорят, если даже по человеку не поплачешь по этому, который умирает, умер - значит, приходят и всякие дела делают на этой, на могиле. Ну, кому что, вот как они колдуют, что ли. Землю берут, что попало делают. Но если могила оплакана, то им бесполезно это всё делать.
Interviewer1: А, вот так.
яма: Это уже да, могила если оплакана родственниками, тому никто уже там: хоть делай, хоть не делай – ничего не получится. Умыта слезами.
Interviewer1: А вот не говорили, чтобы что, ну, причитают только женщины, да?
яма: Да, конечно. Ну кто мужчины там, ни один я не видела и не слышала.
Interviewer1: Понятно. А не говорили, что, допустим, матери по дочери нельзя причитать?
яма: Почему? Ну это нет. Это обязательно. Ну а кто б ещё ч= ч= проч= причитал?
Interviewer1: Вот. Да-да. Ну, а это один человек делает или?
яма: Да, желающие. Бывает, и крёстная её, и тётя, и бабушка, и мама. Ну, все близкие. Ну, соседи ж не будут там особо причитать.
Interviewer1: Ну то есть вся, вся семья может, да?
яма: Да. Вся семья. Кто скорбит - тот и причитает.
Interviewer1: Хорошо. А вы говорите, могильную землю могут?
яма: Да, могут брать, и что попало делать – всякие есть чудеса на свете. Даже, вот, в другой раз есть такие матёрые уже эти, колдуны, что они даже берут землю при людях.
Interviewer1: Да?
яма: Тут же вот, люди бросают – вот который человек расположен к этому усопшему. Он бросает хотя бы три раза землю.
Interviewer1: Три раза?
яма: Да, а это берут с собой носовой платочек и пошли. Ну, это такое дело, что и никто их не останавливает, Господь с вами.
Interviewer1: А вот что они с этой землёй делают?
яма: А что – чёрт их знает, что они делают. Что-то ж делают.
Interviewer1: Её кому-то подкидывают или что?
яма: Всякая ерунда: кому на смерть делают, кому как. Вот, село: у нас полсела пьют, систематически пьют. Я говорю, тут столько было этих колдунов, но уже их меньше стало. Но они ж уже понаделывали делов, что тут молодёжь у нас вся повально.
Interviewer1: Да?
Interviewer2: А сейчас кто-то жив ещё из вот?..
Interviewer1: Про кого говорили.
яма: Из таких? Вряд ли. Наверно, уже таких матёрых нету – я не знаю. Но они ж, знаете, когда такой человек умирает, он обязательно должен кому-то передать.
Interviewer1: Да?
яма: Иначе так трудные будут, трудно будет умирать, и даже умирают подолгу.
Interviewer1: Да?
яма: И взрывают какую-то девятую даже эту в потолке, вот эти доски.
Interviewer1: Девятую?
яма: Это в старину девятую надо всегда взрывать, потом уже она уйдёт из. Ну, которая уже напичкана этой ведьмовством. Это было раньше. Сейчас уже и потолки все суцельные, никто ничего. Ну, такие люди дома почти что и не умирают, которые.
Interviewer1: Да?
яма: Им дома невыносимо умереть. Они или уходят, или так, по дороге де-нибудь.
Interviewer1: А почему им дома трудно умирать?
яма: Не знаю. Не знаю.
Interviewer2: А вот девятую доску откуда считают? То есть какая из них?
яма: Бог их знает, наверное, от кута.
Interviewer2: От кута девятая.
Interviewer1: Она как-то с колдовством, вы говорите?
яма: Да, это вот её пока не взорвут это раньше, бабушка говорила, потому что там соседка умирала – она говорит: «Ох, и тяпнет ж она. Наделала делов – нехай расхлёбывается». И вот, два дня ждали (ждали'), она кричала, ей уже окна позакрывали, помню. Она уже, уже там была, она уже и света не хотела, но и умирать не у= не умиралось. А потом приехал поп и говорит: «Давайте, взламывайте, что ж делать? Иначе это будет и неделю, и две. И вам это жутко же – всё на это смотреть, на крики на эти».
Interviewer1: А что-нибудь ещё делают, чтобы вот проще было умереть человеку?
яма: Не знаю. Вот это я знаю, а это...
Interviewer1: Не было такого, чтобы, когда умирает человек, может, открывали двери, окна?
яма: Ну, это ясное дело: ведь когда человек умирает, ему ж надо воздух – он же как рыба жабрами дышит. Там, конечно, нужен воздух, нужно всё – ну, я не знаю пока. У меня мне не приходилось никого хоронить. Я сама родителей не помню, бабушка умерла - мне не довелось быть на похоронах. Я в детском доме была.
Interviewer2: А вы сказали, вы с Уральского района?
яма: С Суражского. Сураж. Вот там бы вам рассказали.
Interviewer1: Это далеко отсюда?
яма: Нет. Сураж недалеко: за Клинцами вон.
Interviewer1: За Клинцами.
яма: Вон там старина - это действительно. А тут как-то так.
Interviewer2: А вы в Сураже з= родились?
яма: Да, я в Сураже родилась, но попала в детский дом. Вот я вам даже могу дать адрес: вчера только у меня была здесь как её, подруга моя, Евдокименко Нина.
Interviewer1: Она там живёт, да?
яма: Она там, вот только вчера у ме= она была. У неё мать девяноста лет и она всё понимает, и всё соображает - она вам расскажет всё на свете.
Interviewer2: А как зовут?
яма: Ой, Зайцева её, Нина. А Евдокименко - это совсем другую. Зайцева Нина.
Interviewer2: И это её мать вот? Александровна?
яма: Александровна, да.
Interviewer1: А вы по отчеству не помните, как её звать?
яма: А= Александровна.
Interviewer2: Нина Александровна.
Interviewer1: А, Але= отлично, извините.
яма: Нина Александровна. А вот Кр= деревня Крутояр.
Interviewer2: Крутояр?
яма: Крутояр. Она вам расскажет, бабушка эта. Господи, та что только не рассказывает. Другой раз нам как станет рассказывать, дак жутко становится. Вот, даже на это самое, на Радуницу бежать, она говорит: вот кто первый попадёт на кладбище, тот и увидит, ну, того увидят эти родственники. Куда ты бежишь, там, застелить эти покрывала, там, повешать. Ну, такие она даже подробности.
Interviewer1: А вот ещё что-нибудь она не рассказывала в таком духе?
яма: Да мы особо же с ней, что она такая любитель - если тему затронешь, то она расскажет всё. А мы если соберёмся, какая нам тема? Посидеть да попеть, да поговорить.
Interviewer1: Первый, кто на кладбище придёт?
яма: Да, это так говорят. Который человек вот если пришёл самый первый на кладбище, то его родственники увидят. А если уже два-три, то никто ничего.
Interviewer1: А вот у= увидят - и что тогда случится?
яма: Увидят, ну да. Они должны увидеть. Ну, это правда-неправда будет. Ну, мы их не увидим. Но у меня было, вот, характерный случай. Я, короче, долго не была на Радуницу, не ездила, а потом поехала, и я не нашла могилки: это мама, дядя, бабушка. И они так заросли, и я не на= Всё кладбище обходила, думаю: «Ну, вот здесь же должны быть». Ну, меня малую ж только водили туда, потом в детский дом сдали. И меня привела кукушка – вот понимаете. А когда, вот, с бабушкой мы были ещё же – я помню, мне ти шесть лет было, меня где-то лет в семь забрали в детский дом.
Interviewer1: Вы...
яма: Так она и говорит: «Это твоя матка плачет. Во, послухай, как она плачет. Это ж она тебя побачила и плачет».
Interviewer1: То есть вам бабушка говорила, что вот кукушка - это ваша мать плачет? Душа?
яма: Думаю: «Господи, ну где ж?» Мне, ну, надо уже идти в село, до села три километра – это опять тогда назад? И меня, вот, просто: закуковала и летит, и летит, с дерева на дерево – и я пришла именно вот к этим могилам. Душа, да. "Душа твоей мамы. Она вот видишь, как плачет, оплакивает?". Ну, моя мать при родах умерла, меня рожавши.
Interviewer1: Понятно. А ещё кто-нибудь не рассказывал, что душу можно в виде птицы увидеть?
яма: Не знаю. В виде птицы я даже не могу сказать. Но если, говорят, прилетела птица, то это душа прилетела ещё за чьей-то душой. Если птица прилетела, вот, и именно в дом влетела – это плохой знак. Вообше плохая примета.
Interviewer1: А, внутрь.
Interviewer2: А можно что-то сделать, чтобы вот если птица прилетела, ничего плохого не случилось?
яма: Не знаю, нет. А что ты, если она уже прилетела? Особенно вот когда вороны (вороны') бьются. Воро= вороньё вот летят и так друг на друга, друг на друга - это обязательно в селе будет кто-то, покойник. Такие приметы ещё.
Interviewer2: А не говорили, что м= Извините, я вклинилсь.
яма: Они уже добычу свою чувствуют и вот дерутся.
Interviewer2: Не говорили, что можно как-то почувствовать, что скоро умрёшь или что смерть свою увидеть?
яма: Ой, да господи, не знаю. Не, наверно, вот, говорили. Мужик у нас – сколько? – шестьдесят три года: помылся в бане сел, выпил. На утро будут, будят на работу - а он готовый. Вот, похороны последние. Никто б его никогда не подумал, он всегда выпивал так аккуратно. Работяга такой был: так там три села его хоронили. Не, наверное, тому только плохо, кто уже уходит из жизни. А так – как ты почувствуешь? Ну, душа, наверно, что-то же предсказывает сама по себе.
Interviewer1: Предсказывает?
яма: Не знаю. Вот, бабуля моя, дак она всё – я приеду: «Ой, давай же мы попрощаемся, может же не побачимся». Я говорю: «Баб, да ты что, ты щас же дебёлую, вон, корову держишь да всё». – «А не, это всё до поры до времени». И точно: пятого марта, января мы побыли, а пятого марта она умерла. Кто бы подумал. Ещё встала и кабана накормила, корову подоила, чаю напилась, полезла на печку, и готова.
Interviewer1: А вообще она как прежде себя вела совершенно в эти последние дни?
яма: Да и не подумать ничего. Ну, уже была насторожена, что вот: "Это же уже всё, наверное. Это уже последний год сею. Много не сей - мне это же уже, я, наверное, и этого не поем". Так вот это.
Interviewer1: Нам рассказывали, что у вас, когда хоронят, печатают могилу. Вы не з= А вы не знаете, вот как это? Что делают? И кто?
яма: <Печатают как>. Печатают – это же, наверное, крест во так лопатой делают вот так.
Interviewer1: Лопатой?
яма: Лопатой, когда могилу всю заделали. Но я не знаю, это это или это, ну а печатают, потому что, вот, ребята как говорят: «Ну, давайте же печатаем». И вот крест. И с лопаты с этой, которой закапывали, они ложат крест на могиле.
Interviewer1: И= из вы говорите "из лопаты"? То есть это ло=
яма: Лопатой просто налаживают крест, делают вот. Просто вот так и так. Ну, печатывают, наверное, ещё по-другому как-то. Тоже, наверное, с землёй связано: берут, потом везут, там, ну, служат, а потом приезжают опечатывают. Это тоже, наверное, на сороковой день.
Interviewer1: А вот "опечатывают землёй" - это как? Как делают?
яма: Ну, наверно, же так на четыре угла.
Interviewer1: На четыре угла?
яма: Ну как, где будет контур могилы – землю обязательно везут, служат. Ну, это, наверное, на сорок дней всё это делается.
Interviewer1: На сорок дней. Вы имеете в виду, что её вот разбрасывают так по могиле?
яма: Да. Этого мне не доводилось смотреть. Я знаю, что берут песок и...
Interviewer1: А кто это делает? Родственники?
яма: То родственники, конечно же, это-то обязательно родственники.
Interviewer1: А с лопатой - это? и=
яма: С лопатой просто налаживают крест – это сразу, вот это. И почему-то он даже до, в девять дней там всё
Interviewer1: То есть это как бы его лопатой выдавливают в земле?
яма: Да, туда выдавливают и крест делают из лопаты.
Interviewer1: Ага, понятно. Но это могильщики делают или кто?
яма: Да это тот, кто закапывает, тот и делает.
Interviewer1: А, понятно. А не было такого, чтобы, чт= кроме земли, что-нибудь кидали при закапывании могилы?
яма: При закапывании раньше кидали и цветы, и тоже деньги бросали, но сейчас никто ничего этого.
Interviewer1: Деньги бросали?
яма: Да, сейчас нет. Ну, как бы место откупливали, называется, покойнику. А сейчас никто не бросает ничего.
Interviewer1: А что значит "откупливали"?
яма: Ну, как бы покойник уже себе место закупил. А сейчас никто не бросает – это раньше бросали.
Interviewer1: Закупил? Э=
яма: Да, как бы ему место закупили, и всё. И бросают ему и на гроб, и в сразу бросают. Ну, это раньше было, сейчас уже этого.
Interviewer1: Это в какой именно момент делают? Когда гроб?
яма: Вот как опускать гроб, бросают деньги.
Interviewer1: Перед этим?
яма: Да, прямо чтоб они были под.
Interviewer1: Под? На, когда опустили, уже не бросают?
яма: И либо тогда бросают, и на гроб бросают. По= по= пока не стали закапывать, а потом уже не бросают.
Interviewer1: А это много вообще бросают денег, это какие-то несколько мо=
яма: Да нет, у кого что есть, там ка= мелочь. Необязательно там такие уже деньги. Это просто обряд. Но это, в основном, у нас в Сураже было, я здесь ни разу не видела ни денег, ни цветов. Цветы кидали у нас, а здесь никто.
Interviewer2: Живые цветы или?
яма: Живые.
Interviewer1: Их в гроб уже кидали, да?
яма: Нет, здесь вообще такой обычай, что даже в гробу чтоб ни одного цветка даже и неживого не было.
Interviewer1: А в других местах как?
яма: А у нас там бросают. В Сураже.
Interviewer1: А что, что вообще в гробу лежит у людей?
яма: Ой, я не знаю у людей, он просто в чём лежит - в том и лежит, в чём похоронили. Ничего там не должно лежать.
Interviewer2: А вещи какие-то в гроб кладут?
яма: Нет. В чём лежит, и всё. Ну за= А какие? Обут, одет, вот так в тапки там.
Interviewer1: Тапки?
яма: У нас вообще тапок там не ложат. Ну, не это, не одевают ни в тапках, ни в туфли.
Interviewer1: А, босым хоронят, да?
яма: А здесь да. Здесь ложат: и фуражку ложат ему. Даже не на голову (голову'), а рядом ложат.
Interviewer1: Рядом, возле головы, да? Ну, это мужчинам, да?
яма: Мужчинам.
Interviewer1: А женщинам?
яма: А женщина просто в платке, в шарфу, и всё.
Interviewer1: А, ей повязывают.
яма: Ну.
Interviewer1: Понятно.
Interviewer2: А на чём покойник в гробу лежит?
яма: Ну, у кого как. В основном, они, видно, видимо, из сена что-то подстилают. Подушка обязательно должна из травы быть: из сена, из цветов там натоптанная такая. Но её не из пуха.
Interviewer2: А почему пух нельзя?
яма: Я не знаю, но ни одна, ни одной я не видела подушки, чтоб. Мяту, вот такое всё наталкивают, запах чтобы был.
Interviewer1: Запах. А эту подушку сами шьют люди?
яма: Да. Покупают наволочку, а потом уже наталкивают.
Interviewer1: Угу. Понятно. А с= секунду. А не бывало такого, чтобы, допустим, тем, кто очки носил при жизни, их?
яма: Да, очки ложат и кто, у кого зубы эти вставные, тоже рядом ложат.
Interviewer1: Рядом?
яма: Ну конечно, в рот же ж уже не втолкнёшь. Рядом, это я видела.
Interviewer1: Понятно. А с теми вещами, которые остались после покойного, то что с ними делают? Там с одеждой, скажем.
яма: Отдают другому, если хорошие вещи – ну, она же не умирала, допустим, в них, вот. Отдают, если такое дорогое, то и, говорят, это даже и и неплохо, если человек после покойника оденет. Вот, это, считай, вся энергетика уйдёт туда, плохая своя, идёт к нему туда с его вещами.
Interviewer1: А пока их ещё не раздали, их не стирают, эти вещи?
яма: Я не знаю, но кт= кому уже дали, конечно, тот стирает. А бог их знает.
Interviewer2: А что с одеждой делают, в которой умер человек?
яма: А эту уже, конечно, одежду выносят и спаливают. Где спал человек, что одевал, в чём был одет – это уже спаливают. Она как бы уходит вслед за ним.
Interviewer1: А что будет, если так не сделать?
яма: Не знаю. Не знаю я. Кто делал, а кто не делал, ну. Я что-то как-то этому всему верю – не верю Умер да и умер.
Interviewer2: А вот на месте покойного спать можно было?
яма: Ну а как же? А чего ж не спать?
Interviewer2: То есть прямо сразу можно было?
яма: Ну, я не знаю, сразу можно или нет. Наверное, дней девять нельзя.
Interviewer2: А ещё есть какие-то запреты, вот когда в трауре человек?
яма: Не знаю <этого>.
Interviewer2: Свадьбу играть? Нет?
яма: Ну, конечно же, до года уже желательно этого не делать, но всякие ж люди есть: кто верит, кто не верит в это во всё.
Interviewer1: А чего до года именно не делают?
яма: Ну, это уже выходит веселье, это ни к чему: душа там, а ты веселишься.
Interviewer1: А какую-нибудь одежду не носят в знак траура?
яма: Ну как, чёрный платок – это обязательно.
Interviewer1: Обязательно, да?
яма: Обязательно, это до сорока дней обязательно, но есть люди – до года, конечно, не снимают.
Interviewer1: До года?
яма: Да сейчас мало кто.
Interviewer1: А мужчины носят что-нибудь?
яма: Ну, нет. Мужчины обыкновенно как ходили, так и х=. Это женщина в трауре-то ходила.
Interviewer1: Да? Но из другой одежды можно любую надевать вообще?
яма: Да.
Interviewer2: А вот когда покойника в гроб кладут, ему крестик нательный оставляют или что с ним делают?
яма: Обязательно. Даже если у него и нет, так покупают в церкви и надевают.
Interviewer1: Это тот же, который он при жизни носил, да?
яма: Да, а если нет и не носил: допустим, у меня нет, так, если я умру, так купят и оденут. Без крестика как-то. Здесь проходная же должна быть эта, такая бумажка.
Interviewer2: Что за проходная бумажка?
яма: Проходная – бумажка такая какая-то там, без неё же тоже не положат в гроб.
Interviewer1: А что за бумажка, откуда её берут?
яма: Ну, тоже вот в в церкви.
Interviewer1: В церкви?
Interviewer2: Там пишут что-то на ней?
яма: На ней написано там: «Господи, прими душу грешную», вот это. Я в одном, да, почитала только в одном. Ну, они, наверное же, разные бумажки.
Interviewer2: И это кладут? Она на лоб кладётся?
яма: Да, на лоб.
Interviewer2: А украшения снимают? Вот когда в гроб кладут?
яма: Да. Украшений никаких нет. Даже у нас уже здесь – так и губы не красят вот этим, молодым. Какой пришёл оттуда, такой и туда должен уйти.
Interviewer1: А не рассказывали, почему нужно, необходимо снимать украшения?
яма: Не знаю.
Interviewer2: А кому их отдавали?
яма: Уже это, наверное же, родственники там подрастали. Племянники там, или кто.
Interviewer1: Понятно. А когда людям, которые, допустим, приходят сидеть над покойником, когда он дома, или обмывают его, им за это что-нибудь дают?
яма: Да, да. Им дают о= обязательно или отрез материала, или платок какой хороший, и деньги дают.
Interviewer1: Деньги?
яма: Деньги дают.
Interviewer1: Но просто какие-то символические деньги или какие-то?
яма: Нет, обыкновенные деньги, как за работу.
Interviewer1: А, как за работу.
яма: Да.
Interviewer1: Понятно.
яма: Ведь сейчас найти певчего отпеть покойника – это же редкость. Вот эти вот, кто уже отпевает, уйдут, а молодёжь никто к этому г= как-то и не тянется.
Interviewer1: Говорят, ещё священнику что-то дают, который служит?
яма: Да, обязательно.
Interviewer1: А что ему?
яма: Ему тоже же, ему обязательно там компот, сахар, всё такое – сумку собирают такую вот. И тоже деньги.
Interviewer1: А, то есть ему, ему еду?
яма: Еду, да.
Interviewer1: А не было у вас такого, чтобы вот на могилах яйца катали?
яма: Ну, это же на Радуницу делают.
Interviewer1: На Радуницу. А как это происходит, вы не расскажете?
яма: Да обыкновенно: приходишь – «Христос воскрес!» – это как Пасха, это на девятый день, это точно как Пасха. И с ним христосуешься, с покойником: катаешь и ему оставляешь, конечно.
Interviewer1: Христосуешься? А как это? Как именно это происходит?
яма: Как на Пасху. «Христос воскрес» просто сказал, покачал.
Interviewer1: Покачал?
яма: И положил там это.
Interviewer1: А вот н= качают - это просто катают по кругу?
яма: Просто так обыкновенно, да. Обыкновенно.
Interviewer1: А не не смотрят, в какую сторону там катают?
яма: Да нет, там какая сторона?
Interviewer1: Это на земле, да? На могиле? Не стелят, не стелят ничего при этом?
яма: Да, на могилке. Прямо возле креста. Нет, почему? Там должно уже быть постелено.
Interviewer1: А что стелят?
яма: Ну, скатерть там или отрез какой-нибудь там. Что постелешь. Чтобы могила голая не была, конечно.
Interviewer1: Это именно в поминальные дни стелят, да?
яма: Да.
Interviewer1: А, а яйца - это которые на Пасху были, да? Крашеные? Что с ними после этого делают? Там оставляют?
яма: Да. Да.
Interviewer1: Но оно должно быть в скорлупке?
яма: Да, обязательно.
Interviewer1: Такое целое, да? Понятно. А. Ну и. А прощаются тоже, когда приходят на Радуницу, допустим?
яма: Да. Ну как прощаются? Там повстречались и разошлись, и всё прощание. Прощаются, когда уже его в гроб туда вот опускают, вот тогда прощаются.
Interviewer1: А что-то говорят при этом?
яма: Ну, конечно говорят. Там молитву читает этот певчий. Ну, они прощаются, а там уже что: или «Прости меня», или что – у каждого свои.
Interviewer2: А это уже на кладбище происходит?
яма: Да, это всё на кладбище.
Interviewer2: И как вот подходит, например, родственник - он что должен сделать?
яма: Ну, вот, поцеловать и прощенья попросить.
Interviewer2: А куда целуют?
яма: А с= да обычно в лоб.
Interviewer2: В лоб. А если просто знакомый?
яма: Все: знакомые, близкие – целуют в лоб.
Interviewer2: А не говорили, что вот подержаться надо за покойника?
яма: Да это кто не боится – пусть держится, но не каждый держаться будет.
Interviewer1: А специально, специально этого не делают - там чтобы?..
Interviewer2: Покойник не приходил?
Interviewer1: Да-да.
яма: Не. Покойник не придёт тогда, когда ты ему ничего не должен. Он тебя не будет преследовать. Чтобы не, ну, не обижал, не, не ничего там.
Interviewer1: А если должен, то, значит, бывает такое, что приходит покойник, да?
яма: Да, да, преследует, там если обидел, там или какие-то ссоры, передряги – он просто не отстаёт, прис= ну, снится (присынается) человеку этому.
Interviewer2: А не было такого, что, например, муж умер и к жене ходит?
яма: Не знаю.
Interviewer1: А не говорили, если похоронят неправильно - не может прийти покойник?
яма: А как неправильно? Это уже что-что, а хоронить-то по-другому никто ещё и не придумал: как хоронят, так и хоронят.
Interviewer1: Ну, может, по= забудут что-нибудь ему по=
яма: Может быть, да. Может, и забудут что-то одеть: то, что хотелось ему. Так может быть, я не знаю.
Interviewer1: И что, он тогда может прийти?
яма: Привидение какое-то, а вот кто там уже, кто оттудова придёт? Навалят тонны земли.
Interviewer1: А бывало, чтобы кто-нибудь ходил и зарывал вещи на кладбище?
яма: Может быть, не знаю. Этого я не скажу: не знаю. Если кто-то приснил= Если, допустим, покойник приснился, что там что-то хочет, то который человек, вот, умирает – ему приносят и просто в гроб положат, как бы как передать что. А зарывать – этого я не слышала.
Interviewer1: А! А произносят при этом что-нибудь?
яма: Не знаю.
Interviewer1: Не просят передать покойнику?
яма: Наверное же. Наверное, не знаю.
Interviewer1: Ну, то есть это в гроб подкладывают другому покойнику?
яма: Да-да-да, чтобы как бы передал.
Interviewer1: Понятно. Так.
Interviewer2: А вот если выкидышу женщины случился - что, как хоронят?
яма: Ну, хоронят как обычно, там возле родственников. Как душа, которая просто уже же ушла преждевременно.
Interviewer2: То есть у дома <их>? Хоронят у дома родственников?
яма: Не, возле родственников своих же, а куда ж его ещё.
Interviewer2: А, возле родственников! А, а в чём хоронят? То есть гробик маленький делают?
яма: Такой вон гробик маленький и одежды такие или может даже вообще запеленованного.
Interviewer2: А имя вот выкидышу дают?
яма: Обязательно, они уже потом в церкви его и крестят (крестя'т), чтоб он ушёл крещёный, имя дают, и всё, как. Просто безымянного не хоронят.
Interviewer2: А как крестят?
яма: А я не знаю, вот уже не могу сказать. Обыкновенно, наверное, как такого нормального ребёнка, только по-другому уж наверное, как уже ушедшего.
Interviewer2: Но то есть там же ребёнка нет там.
яма: Не, ну ребёнка нету, но душа-то ж его ещё же здесь. Ребёнок уже, говорят, на пятый день уже ребёнок там уже форм= формируется и и душа уже это и вселяется.
Interviewer2: То есть душа вселяется на пятый день после зачатия?
яма: Да, да, уже да, да, он уже человек.
Interviewer2: А вот что делали, если нежелательная беременность?
яма: Не знаю. Ну что, аборт, наверное, неж= нежелательная, значит.
Interviewer2: А не считалось, что грех, нельзя делать?
яма: Ой, да конечно, грех, это же ясное дело, что грех, но кто, сколько бы их было, если бы на эти грехи смотрели.
Interviewer2: А вот не говорят, что такую женщину накажут как-то?
яма: Говорят, но все делают, все уходят, и никто ни ни с кем не поделился, какие там.
Interviewer2: То есть не рассказывают, что вот ч= случилось что-то плохое?
яма: Нет.
Interviewer2: А есть какие-то дни, в которые хорошо зачинать детей?
яма: Вот этого уже не могу сказать, не знаю.
Interviewer2: А в какие нельзя?
яма: Вот это не могу я сказать, я не знаю. Как-то мы не присматривались, когда получался ребёнок. Вот у меня трое детей, ну. В такие дни присматриваешьсяи не получается, а когда не присматриваешься, и беременеешь. Так что у бога всего много.
Interviewer2: А можно что-то сделать было при зачатии, чтобы ребёнок определённого пола получился?
яма: Ой, нет. Не знаю. Девочки, этого уже не скажу, не знаю. Ну, не знаю.
Interviewer2: А где рожали раньше?
яма: Кто? Ну, рожали в роддомах. Раньше роддома роддомами, а в основном люди в деревнях дома рожали, принимали бабки-повитухи эти. Это туда дальше.
Interviewer2: А как?
Interviewer1: Где именно, в каком месте дома?
яма: Дома в хате там, а на полях сколько рожали, бабушка говорила, и на поле роды принимали. Жнут жито и женщина рожает.
Interviewer2: А в каком случае повитуху зовут?
яма: Ну, вот когда роды эти открываются, значит. Не каждый же сможет там всё сделать, эти процедуры. Значит, повитуха - это уже женщина, которая действительно этим делом, была с этим делом знакома.
Interviewer2: А кто зовёт повитуху?
яма: Ну из родни, кто уже увидел, что рожает, побежал, позвал.
Interviewer2: А повитухой какая-то особенная женщинадолжна была быть или?
яма: Да обыкновенная женщина деревенская, просто она уже с этим делом связана. Если одна одни роды приняла, то ей уже не страшны вторые и третьи, и уже и знают, куда бежать.
Interviewer2: А не говорили, например, что бездетная женщина не должна быть повитухой?
яма: Нет, этого не знаю, это я вам не скажу.
Interviewer2: А вот где лежит женщина, когда рожает в доме?
яма: Ну, где уже попало же там, где при= прижало у неё, там и лежит. Ну, на кровати же, на полу же не будут.
Interviewer2: А кто в доме в этот момент может находиться?
яма: Кто хочешь.
Interviewer2: То есть муж может?
яма: Да сейчас вон вообще же модно мужьям принимать роды.
Interviewer2: А раньшее?
яма: Ну, раньше как-то зазорно было это. Ну, времена меняются, понимаете.
Interviewer2: А вот если родственницы оставались, то они что делали?
яма: Ну, конечно, как говорится, руки помоют и ребёнка этого обмоют. Уже там если в больницу, значит, в больницу, если дома, значит, дома. В= выпьют за здоровье этого малыша и роженицы, и всё.
Interviewer2: А кто пуповину обрезает?
яма: Ну, бабка эта, которая приняла роды, та вот.
Interviewer2: Бабка-повитуха. А чем?
яма: Не знаю. Наверное, ножом же, а чем же её отрежешь? Может, ножницами, не знаю.
Interviewer2: А чем завязывали пуповину?
яма: Ну, это обязательно надо было завязывать его на узел, просто ни= это нитками же делали, когда уже нитка эта перережется, и пуп отвалится.
Interviewer2: А вот если пуповина отсохнет-отвалится, не хранили её зачем-то?
яма: Хранили. И даже мою хранили, и бабушка и говорит: где-то в три года они мне дали, чтоб я его развязала, он завязан был узлом. И я даже, наверное, немножечко и и я куёвдила-куёвдила его. Она: «Ну что, всё, получилось?» - «Нет». Опять и опять. И вот она мне сказала, я его развязала всё-таки, она сказала: «Всё будешь уметь делать». И я действительно: готовить я возьмусь, вот здесь бригадиром была неплохим, завклубом была неплохим, завгостиницей была неплохой - всё у меня получалось. Поваром была.
Interviewer2: То есть если сможешь развязать, то всё потом хорошо будет?
яма: Да, да, всё будешь уметь делать. Если уже нет, сил не хватит, значит это уже невдолюба называется.
Interviewer2: Как-как?
яма: Невдолюба. Это уже вырастешь невдолюбой. Ну и долго я мучилась, но всё-таки развязала. Ну баба говорит: «Ты была настырная». Мы уже и заховаем, ты опять найдёшь (на'йдешь) и куёвдишь.
Interviewer2: А что значит куёвдить?
яма: Ну пробовала ж развязать вот.
Interviewer2: Вот развязать. А где вот бабушка хранила пуповину, пока вам не передала?
яма: Ну, это уже я не знаю, достали откуда-то на поличке было там, на поличке.
Interviewer2: А поличка - это что?
яма: Ну, вот так в деревнях набито вот два бруса и набито по= эта доска.
Interviewer2: То есть между досками?
яма: Да-да. На доске там.
Interviewer2: А вот если послед долго не выходит, делали что-то, чтобы вышло?
яма: Я не знаю, это уже, конечно, знахарки должны были знать, что делать. Конечно же, делали - иначе же бы же женщина как умерла бы.
Interviewer2: А куда его потом девали?
яма: Да всё за= зарывалось, закапывалось, наверное, я не знаю, но не бросишь же так на улицу.
Interviewer2: А где зарывают?
яма: Не могу сказать, в землю.
Interviewer2: Ну то есть у дома или где-то, где?
яма: Ну, где уже вздумается, наверное.
Interviewer2: А, а как-то называли плёнку, в которой ребёнок мог родиться?
яма: Не знаю, в рубашке родился - это так, вроде бы, называлось. Родился в рубашке.
Interviewer2: И что это значит?
яма: А, счастливый был ребёнок, здоровый.
Interviewer2: А эту рубашку потом куда-то девали? Может, сохраняли ей?
яма: Бог её знает. Нет.
Interviewer2: А вот как долго женщина считалась родящей?
яма: Не знаю. Сколько уже рожа= есть ну, там у неё инстинкт на эти роды, столько и рожает. У другого один ребёнок - и больше не рожает, у другой десять и ещё бы рожала.
Interviewer2: Нет, а вот после родов какое время считается женщина, что вот она только что родившая?
яма: Ну, наверное, только родившая – это шесть недель.
Interviewer2: Шесть недель. И в такое время женщине были какие-то, что нельзя делать?
яма: Делать всегда можно и нужно, а кто же ещё будет делать.
Interviewer2: То есть ей можно и на улицу уже выходитьи всё делать?
яма: Выходить и всё делать, но просто уже беречься (берегца) там, чтобы ни в сырости не была, ничего, потому что называется такая женщина, сырая женщина. Она.
Interviewer2: Шесть недель вот эти?
яма: Да, она ещё, как говорится, одной ногой, одной ногой над пропастью. Она, ей надо беречься всего, ну, тяжело не подымать, эти там. Рожениц так охраняли. Никто не охранялся раньше: все старалися в огород, в сад, всё делать. И как-то ж надо было выживать. Это сейчас так – вон, до трёх лет сиди, ещё и деньги платят.
Interviewer2: А вот когда женщина беременная была, были какие-то запреты для неё?
яма: Ну да, чтобы она ничего по праздникам не делала обязательно.
Interviewer2: То есть по каким праздникам?
яма: А по любым праздникам, даже по воскресеньям, чтобы ничего не делала, чтобы при= с= соблюдала это всё, иначе может ребёнку отразиться там что-то.
Interviewer2: Нездоровым родится или?
яма: Да почему нездоровым? Вот я, например, на Пасху дочь. Не, я родила пятого марта её, а на Пасху, где-тоже в апреле, это самое, была Пасха, и я ушла. Шли мы к свекрови в гости, и у мужа отвалилась пуговица прямо на таком месте, что надо было пришить. И вот не было родинки, я пришила, а пришли от родителей - и родинка появилась, и даже две точки. И сейчас вот она уже и взрослая, уже у самой и и дети, и внук Егор - он вот напротив живёт. Она говорит: «Ну, мам, это вобще!» Я говорю: «Дак хоть бы я беременная ходила, а то ты только вот родилась - и тут же поселилась эта пуговица». Ну, хорошо на руке там, под локтем, а если б на лбу где?
Interviewer2: А ещё не рассказывали вот каких-то историй, что женщина что-то сделала?
яма: Нет. Я же, в основном, говорю, в детском доме была, так не это. Вот где-то что вот тогда поймала так с бабушкой, а так в детском доме жила, там ничего.
Interviewer2: А новорождённого ребёнка его как-то оберегали специально или?
яма: Ну а как же, это в обязательном порядке, а как же, новорождённый есть новорождённый.
Interviewer2: А его можно одного было в доме оставлять?
яма: Да ну! Ну и что это будет: придёшь, он перевернётся и в подушки и задохнётся.
Interviewer2: А можно было что-то сделать, чтобы вот если надо уйти, а ребёнка оставить надо, чтобы ничего не случилось?
яма: Ой, я не знаю. Наверное, если надо случиться, то случится, что ты ни делай. Всё у бога.
Interviewer1: А а не было такого, чтобы какую-нибудь булавку прикалывали беременным или детям?
яма: Не знаю, это чтобы не глазили, так булавку прикалывали вот с обратной стороны головкой вниз.
Interviewer1: С обратной стороны чего?
яма: Ну вот, допустим, кофты или рубашки.
Interviewer1: Но это всем делали, да? Или как?
яма: Ну, желающие, кто не хочет (хотить), чтоб вот сглазили его. Вот и в основном мне там дочь там халат отдаёт или ещё что-то, и думаю: глянь, булавка торчит, она говорит: «Мам, дак так же надо, у меня, – говорит, – во всех».
Interviewer1: А как сглаз происходит, что люди делают?
яма: Да делают же что-то, а потом то то, то то, всякая херня приключается.
Interviewer1: Ну, когда человек сглаживает, он сам этого хочет или?
яма: Ну он, человек этот, да, он хочет, он потом живёт, торжествует, а ты ходишь умираешь. Ну а когда-то перебарывает, это всё возвращается, и вдвойне получает он. Всякое есть, не знаю.
Interviewer1: Возвращается, да?
яма: Всё равно, да. Это всё возвращается на круги своя.
Interviewer2: А не знаете, что такое заспать ребёнка?
яма: Заспать? Ну, это ко= когда человек засыпает (засынает) и ребёнок подваливается под бок и может, ну, задохнуться, умереть, это «заспать».
Interviewer2: И вот если так мать ребёнка задавила, ей надо было что-то сделать, чтобы как бы отмолить?
яма: Ой, я не знаю. Да тут были у нас такие случаи. Ну что, похоронят, поплачут, да и всё. Её никто не судил, не рядил, это ж дело случая.
Interviewer2: То есть она ничего не делала, чтобы?
яма: Нет.
Interviewer2: А когда кормить начинали ребёнка?
яма: Как кормить? Ну, я не знаю. Как захотел есть, так и кормят.
Interviewer2: А до скольки лет считалось нормальным?
яма: Ну, до года это обязательно. Если кто и и два - это уже Бог с ним, а до года это должно быть.
Interviewer2: А что делали, если молока нет у матери?
яма: Ну, нет, то, конечно же, уже прибегали к примесям вся= к всяким. Раз нет, значит, нет, носили, наверное, первые дни так вот если ещё кто-то родит в селе, так хотя бы дней десять так покормить.
Interviewer2: А считалось, что может вот мать давать грудь чужому ребёнку?
яма: Да почему же? Я в роддоме-то полроддома выкармливала, там у меня и мальчиков и девочек было. Ну, малолетки такие порожают, и молока нету, а я уже была такая в возрасте, молока полно, приносили.
Interviewer2: То есть если молока много, то можно отдавать <другим>?
яма: Ну конечно, а что же - сцеживать выливать или ребёнок поест?
Interviewer2: А не давали вот попить, например, чего-то женщине, если у неё молока не было?
яма: Чего пили? Всё пили: там и соки, и всё, лишь бы было молоко, и чаи.
Interviewer2: А как праздновали вот рождение ребёнка?
яма: Крестьбины делали, обыкновенная гульня такая, какие. В церковь свозили, покрестили, а тут уже гуляют, пьют, гуляют.
Interviewer1: Кого приглашали?
яма: Приглашали родню, бабушку обязательно. Кумовья. А уже кого, кто кому понравится, тут уже дело на любителя. Родственников звали, соседей звали, друзей звали.
Interviewer2: А кого в крёстные звали? И отказаться можно было, если зовут?
яма: Да если от= ну, отказываться-то нежелательно, и редко, кто отказывался. Не, говорят, это нельзя.
Interviewer2: Почему?
яма: Ну, не знаю. От креста, говорят, нельзя отказываться, ты предаёшь бога.
Interviewer2: А вот как-то по-другому называли крёстных?
яма: Кумовья, да и всё.
Interviewer2: А что они вообще должны были делать для ребёнка, кумовья?
яма: Поднести покрестить, и всё, а потом уже дни рожденья приходить отмечать. В год обязательно крёстная должна или крёстный постричь ребёнка. Это вот, а больше я ничего.
Interviewer2: А подстричь - это прямо просто клок или?
яма: Подстричь вообще всего. Ну, или клок.
Interviewer2: А куда потом эти волосы?
яма: Ну, волосы же куда, ну, только сжигали.
Interviewer2: Сжигали. А зачем это делали?
яма: А куда их ещё?
Interviewer2: В смысле - зачем на год должна была по= кр= подстричь?
яма: Это обязательно. Я не знаю: чтобы волос был стабильный, крепкий, когда человек или ребёнок нест= не это-то нестриженый, значит это, там не волос, а пух, и он поздно или рано лезть начнёт.
Interviewer2: А вот на крестинах могли родители ребёнка присутствовать?
яма: Так ну конечно же, а кто же ещё будет? Обязательно.
Interviewer2: И вот когда крестят, не гадали, не смотрели по воску, например, судьбу ребёнка или ещё как-то?
яма: Не, я не знаю, может, и смотрели. По этому ничего не угадаешь.
Interviewer2: А воду потом куда девали, в котрой крестили?
яма: Ой, уже это уже у попа надо, это только у попа надо уточнять. Выливали, куда же её будешь девать, если десять детей за день покрестишь, куда её? Ну, кумовья.
Interviewer2: А кто вообще должен был крестины оплачивать? Кумовья оплачивали. А крестик покупать вот, ещё? Всё ку=
яма: Всё они, всё должны: с ног до головы одеть, в своё переодеть, и крестик одеть, и всё.
Interviewer2: А крестик вот нательный вот как покрестили, его потом всю жизнь или потом меняют на какой-то временный?
яма: Ой, да а вдруг потеряет этот ребёнок? Конечно сто крестиков поменяется. Простой оденут, надо золотой, но два же не будет, значит это уже потом, в процессе жизни.
Interviewer2: А вот после, с крестин вернулись домой - и что делают?
яма: Ну, вот я ж говорю: стол накрывают, гуляют, кашу готовят, кашу, разбивают, угощают всех этой кашей. А для чего это делается, я уже не знаю.
Interviewer1: А осколки не кидали <кое-кому>?
яма: Не, они не кидали, они раздавали с кашей осколки.
Interviewer1: Раздавали?
яма: Да. Раздавали.
Interviewer1: В руки давали?
яма: И да, и как как бы их откупливали.
Interviewer1: Откупливали?
яма: Да.
Interviewer1: За осколки что-то давали в замен?
яма: Да, деньги там, или подарок какой-то, или ешё что-то.
Interviewer1: А для чего вот раздавали осколки?
яма: Не знаю.
Interviewer1: К чему это?
яма: Я даже не могу сказать.
Interviewer2: А кто разбивал?
яма: Кум разбивал обычно.
Interviewer2: А каша какая-то особенная?
яма: Каша да, пшённая желательно была.
Interviewer2: Пшёнка. И вот прямо разбивают и гор= черепки с кашей раздают?
яма: Да, черепки.
Interviewer2: А ещё что-то готовят кроме каши?
яма: Ну конечно там уже, господи, всячину готовят. Ну, каша это в обязательном порядке.
Interviewer1: А горшок об пол бьют, не бал= не палкой, ничем?
яма: Нет, просто об стол.
Interviewer1: Об стол. Понятно.
Interviewer2: А вот во что в первый раз заворачивали ребёнка? Вот когда родился.
яма: Ну, конечно, пелёнки чтобы обязательно, во что ж его, в ползуны сразу, в пелёнки.
Interviewer2: А кто готовил?
яма: Ну, мать, бабушка.
Interviewer2: А считалось, что мать может вот во вр= ходя беременная, может готовить для своего ребёнка неродившегося?
яма: Не знаю, говорят, что ничего нельзя, но это всё, наверное, ложь. А когда, если в ро= в роддом попала, а больше и некому, что тогда делать? Врачи будут готовить? Да ну. Не, это всё, это всё прихометь какой-то.
Interviewer2: А почему считалось, что нельзя готовить?
яма: Ну, бывает, что напрасно это всё делается, как говорится, не надо заранее.
Interviewer2: Что умереть может ребёнок?
яма: Не знаю. Я, например, троим - у меня трое детей - я троим всё сама готовила. А если у меня родителей нет, кто мне наготовит? У меня уже всё было наготове. В роддом поехала - только муж привезёт готовое всё. А что, он знает, что надо покупать?
Interviewer2: А вот как женщина понимала, что она беременная?
яма: Ну, а как? Сразу организм как-то по-другому себя ведёт, сразу вот эти все зажарки (?) не переживаешь, какую-то нервность, вот это всё совсем. А другие вообще ходят, ничего не соображают, что там.
Interviewer2: А не говорилось, что, например, женщине если чего-то хочется, то отказывать беременной женщине нельзя?
яма: Нельзя, конечно. Но это так говорят. Ну, откажут дак и откажут, Бог с ними.
Interviewer2: А почему нельзя, говорили?
яма: Не знаю. Говорят, так и все говорят так, а подробности.
Interviewer2: А вот раньше не скрывали беременность первое время?
яма: Не знаю, это да, наверное, никто ничего не скроет. Это уже надо быть такому человеку скрытному, и вряд ли шило в мешке утаишь.
Interviewer2: А как понимали, какого пола ребёнок? Можно было понять как-то по животу или по лицу женщины?
яма: Да ну! Не, ну, говорят, если мать такая чистая на лицо, значит, это дочь, а если некрасивая, значит, это сын. Ну, это так говорят, так бывает наоборот.
Interviewer2: А почему что чистое - это девочка <говорят>?
яма: Ну, если чистое лицо, значит дочка будет: она должна быть красивой, чистой, а сын – дак он уже какой есть. Да это всё же обычно.
Interviewer1: Скажите, а вот женщине, которая беременна или которая недавно родила, им, их на похороны пускали?
яма: Нет, вряд ли.
Interviewer1: Нет? А не говорят, почему?
яма: Не говорят, потому что нельзя это дело делать, это всё-таки нервный с= срыв, вот это вот.
Interviewer1: А, то есть просто потому что нервов много при этом, да?
яма: Может, да, и молоко пропасть, и ей может даже это всё вот в глазах быть и чудиться.
Interviewer1: Чудиться?
яма: Ну да конечно, это же похороны, да и на= на= например, на соседа-то и не пошла бы она, может быть, а если на ближнего родственника, то это же стресс.
Interviewer1: Угу. А если, вот если всё-таки ходят, то к= что-нибудь она при этом берёт с собой, допустим, чтобы ей было проще?
яма: Не знаю, не знаю.
Interviewer1: А скажите, а когда к людям, как, как оповещают хозяева дома, что у них человек в доме умер, других людей?
яма: Ну конечно, бегут уже же, зовут там, придите да помогите там мыть, там это, то то. Его ж сразу умер, надо мыть.
Interviewer1: А что-нибудь вешают там снаружи?
яма: Нет, снаружи ничего, только зеркало завешивают, где есть зеркала, чтоб не видно было, почему - не знаю.
Interviewer1: Зеркала. Понятно. А те, кто приходят прощаться, они не кладут деньги, допустим?
яма: Не, они просто приносят как бы помогать.
Interviewer1: А, приносят всё-таки.
яма: Да, это обычай такой: тебе помогут, ты поможешь - тебе помогут.
Interviewer1: Но они на похороны, получается, вот эти деньги несут?
яма: Да, да, да.
Interviewer1: Они их складывают куда-то в одно место или как?
яма: Не знаю, может, и продукты закупают, бог его знает.
Interviewer1: А вот, кроме зеркала, закрывают глаза покойному?
яма: Так если открыты, так по-любому надо закрывать, там или пять копеек ложат.
Interviewer1: Пять копеек?
яма: Ну, копейки. В смысле раньше <такие>.
Interviewer1: Мелкие деньги вот, да?
яма: Да, ложат, чтобы глаза не открывались. Бывает же, что и с открытыми люди умирают.
Interviewer1: А это кто делает?
яма: Ну, любой это из родственника любой.
Interviewer1: Любой человек?
яма:
Interviewer1: А вот не говорят, почему это надо так делать?
яма: Ну, чтоб глаза не з= не открытые были. Если, говорят, глаза открытые, то он кого-то себе высматривает.
Interviewer1: Высматривает?
яма: Так говорят.
Interviewer1: То есть если глаза открыты, то может умереть другой человек?
яма: Да, насколько это правда, насколько нет, бог его знает, но так говорят, так и я так говорю.
Interviewer1: Понятно. Скажите, а вот не было такого, чтобы перед похоронной процессией носили крест, который у кого-то брали?
яма: Так несут обязательно крест.
Interviewer1: Крест?
яма: Несут.
Interviewer1: А он к= это не не тот, который с= будут ставить?
яма: Не-не, это должен крест быть специально.
Interviewer1: Специально.
яма: Да. Он передаётся. Вот, наверное, там остаётся, где последний раз человек был. Потом берут его туда вот, где другие, там потом он бывает, потом дальше и дальше.
Interviewer1: А где его ставят, пока на кладбище?
яма: Ну там где-то же. Нет, не на кладбище, его, наверное, домой забирают, на кладбище не.
Interviewer1: Нет, когда прходит уже процессия туда, то его где <хранить>?
яма: Он стоит просто так поодаль, пока тот крест не поставят, потом забирают и увозят его.
Interviewer1: Поодаль. На землю его опускают, да? Прислоняют где-нибудь. А когда он в доме, то где он находится?
яма: Вот это не могу сказать. Он где-то в углу, в красном углу должен быть.
Interviewer1: А вот в этом селе есть такой крест?
яма: Не знаю, но я его здесь ни разу, а вот в Сураже у нас есть, носят.
Interviewer1: Носят?
яма: Здесь я ни разу креста не видела.
Interviewer1: Его где несут, впереди в самом процессии?
яма: Да, в самом переди, потом уже иконка, потом уже хлеб-соль, потом вот эти уже певчие. Не, певчие сзади (иззади) идут, поют, сзади покойника. Это вся процессия: венки, цветы - вот это всё впереди.
Interviewer1: А, а этот крест, его как-то вместе жители деревни заказывают или откуда он берётся?
яма: Нет, он, наверное, из какой-то церкви.
Interviewer1: Из церкви?
яма: Жители деревни - это можно же наделать крестов тут.
Interviewer1: Ну да, это правда.
яма: Это крест уже специально для этих усопших.
Interviewer1: А вот вы, вы не знаете, в Сураже у кого он может храниться?
яма: Там скажут, но я не знаю. Я же там могу побыть два дня, откуда ж такие подробности. Ну, несут, это точно.
Interviewer1: Несут. А он большой?
яма: Большой. Он большой такой и лики эти вот по краям.
Interviewer1: Он расписанный, да?
яма: Господни да эти. Полотенце тоже.
Interviewer1: Понятно. А кто его несёт?
яма: Ну, несут уже, дают кому-то нести, кому уже дадут, да.
Interviewer1: Любой человек?
яма: Ну, в основном, мужчины, наверное, несут.
Interviewer1: Но из родственников или?
яма: Да любой.
Interviewer1: Любой? Понятно. А иконку в гроб не кладут маленькую людям?
яма: Маленькую такая, которую в руках, ну, так руки же сложены так, и иконка должна там быть.
Interviewer1: Иконка?
яма: Маленькая такая.
Interviewer1: Её специально покупают?
яма: Да.
Interviewer1: А что вообще: смотрят, какая икона?
яма: Ну да, какая уже Матерь Божья в основном это, Никола Угодник, такие вот, <всем их>.
Interviewer1: Вот такие. А а в руки, кроме неё, ещё что-нибудь кладут?
яма: Не, иконка или крестик, уже такое что-то.
Interviewer1: А что за крестик? В руках?
яма: А крестик, да. Если иконки нету, то обыкновенный крестик.
Interviewer1: Но это не не тот, который нательный?
яма: Не, не, побольше там, в церквях.
Interviewer1: Его тоже, его тоже специально готовят?
яма: Да, да.
Interviewer1: Он в церкви продаётся?
яма: Да.
Interviewer1: А какого он примерно размера?
яма: Да он небольшой. Конечно, не такой как этот.
Interviewer1: Ну да, понятно.
яма: Но я здесь ни разу не видела, а вот в Сураже у нас, в основном, в ритуальном продаются, они их даже лучше берут, чем иконки эти.
Interviewer1: А их деревянные делают?
яма: Да, деревянные.
Interviewer1: Понятно. А свечу не дают покойнику в руки?
яма: Не, свечу они они уже убирают, там она постоит, свеча-то, пока уже его отпоют.
Interviewer1: А где она стоит, в руках?
яма: Нет, там, где возле иконы лежит этот покойник.
Interviewer1: Её в кут ставят то есть?
яма: Да, на куте она стоит. А туда.
Interviewer1: В какой момент? Сразу после смерти ставят?
яма: Да, сразу же, как положили, как помыли, как нарядили, так и всё это запаливается и горит. Одна сгорает - другую. Молятся при ней, при свече.
Interviewer1: Это любая свеча может быть, да, просто в церкви купленная? А что с ней потом делают, если? Её пос= когда её убирают?
яма: Да, обыкновенная. Да она должна сгореть, по идее.
Interviewer1: А, до конца? А огарки вот никуда?
яма: А огарки просто там же же в какой-то миска или что, просто в эту, в песок зарывают, да и всё. А куда его? Выбрасывают.
Interviewer1: А где зарывают? Во дворе или в любом месте?
яма: Не, в песке, там, где уже там в стакане или что, просто туда затаптывают. А потом куда они его бросают, этого я не могу сказать. А может, берут, на кладбище несут, не знаю.
Interviewer1: Песок в стакане?
Interviewer2: Свечка там стоит, чтобы не падала.
яма: Да, чтобы она где стоит, туда её за= огарок туда и заталкивают. Уже куда потом его девают - бог его знает.
Interviewer1: Вот так-то. Понятно.
Interviewer2: А вы сказали, в Сураже родились? А в каком году?
яма: В пятьдесят третьем.
Interviewer2: В пятьдесят третьем. А в каком году сюда приехали?
яма: В шестьдесят девятом.
Interviewer2: Замуж вышли сюда?
яма: Нет. В детский дом.
Interviewer2: А, зд= здесь был детский дом?
яма: В Злынке. Я в Злынке.
Interviewer2: А, в Злынке. А именно в Спиродонову Буду?
яма: В Спиридонову Буду - это я уже и на Украине побыла, потом сюда приехала. Это в семьдесят седьмом году.
Interviewer1: А вот вы не слышали, что местных жителей как-то называли, ка= ккакое-то прозвище им дали? Вроде, что "киевляне".
яма: А, москали-ка эти.
Interviewer1: Москали?
яма: Москали.
Interviewer1: А кого, кого москалями называли?
яма: Ну это, наверное, вот это таких вот как бы наших, а киевлян - это я не знаю, как же их. «Ах, вы, москали!»
Interviewer1: А про вот не было такого, чтобы жителям какого-то села давали прозвище?
яма: Нет, Спиридонова Буда - вот у нас дак спиридоновцы.
Interviewer1: А, спиридоновцы.
Interviewer2: А почему вообще называется Спиридонова Буда?
яма: А здесь когда-то был этот, как его, господи: Ширяй, он сделал буду для своих. Ну, где-то они какими-то были ну, как их, вот как беженцы эти, а они вот скитались, и они обосновались здесь. И сделал он буду, потом расплодились, и...
Interviewer1: Буда - это вы, это что так называют?
яма: Буда – это как бы вот раньше будки такие делали. Ну а это он сделал буду, и отсюда пошла Спиридонова Буда. Спиридон Ширяй, наверное.
Interviewer1: То есть дом, дом это называется так, да?
Interviewer2: А Ширяй - это кто?
яма: А Ширяй - это уже тогда он этот был, ну, какой-то там главарь уже, глава всего этого семейства.
Interviewer1: А когда, когда он жил примерно, не знаете?
яма: А вот, будете ехать, там всё написано: Спиридонова Буда основана в таком-то году, и основал такой-то такой. У нас там прямо на выходе.
Interviewer2: То есть этот Спиридон и основал?
яма: Да-да.
Interviewer2: А что за скитальцы,вы сказали? Откуда?
яма: Ну, они же кочевали, вот эти люди, кому где присмотрится. Тут буд много-много, все по этому, по нашему району и по области.
Interviewer1: А кто кочевал, что это вообще за люди были?
яма: Ну, они где-то так их много вот, допустим, тесно (тесно') - пошли дальше искать. Так кочевники, я не знаю. Как-то рассказывали, но я не вникала в эту историю, мне как-то оно неинтересно.
Interviewer2: А не рассказывали, чтоздесь ходили вот какие-то люди, побирались?
яма: Ой, да господи! В в послевоенные годы дак везде побирались, не только здесь. Везде люди побирались.
Interviewer2: А про каких-то вот конкретных людей не рассказывали?
яма: Нет. Я вообще конкретных, тут уже, когда я приехала в семьдесят седьмом году, тут таких уже и не было, которые побирались. Тут-то же раньше же были.
Interviewer2: Ну, может, рассказывали?
яма: Да ну. Это уже неинтересно было рассказывать. Кто бедный - тот и побирался.
Interviewer1: А а скажите, пожалуйста, а не рассказывали, что вот здесь, якобы, когда-то вода была на месте этого села? Какая-то река.
яма: Была вода под Азаричами.
Interviewer1: Под Азаричами?
яма: Там сейчас река Цата называется, а вот дальше, говорят, даже было какое-то озеро огромнейшее, и и якоря там находили, копали.
Interviewer1: Якоря?
яма: Да, да, причал был, там ямы такие. Я ещё бригадиром была, говорит это: «Везите сегодня навоз в ямы». Я говорю: «Какие ямы?» - «В Азаричах это, – говорит, – там было когда-то такое типа море даже». И куда оно, да, исчезло, бог его знает, только торф резали люди. Я говорю, выкапывали даже якоря.
Interviewer1: Море?
Interviewer2: А это в какие годы вот?
яма: Ой, я не знаю, это уже старые <?> <здесь>.
Interviewer1: Что-нибудь, что-нибудь рассказывали про это море? Что вообще?
яма: Ничего не знаю, ничего. Причал был, корабли были.
Interviewer1: А вот почему С= Сураж так называют, не знаете? Сураж, да.
яма: Сураж? Нет. Не знаю.
Interviewer2: Ой, а мы забыли спросить, как ваше имя-отчество? Мария? Вы сказали?
яма: Да вы что! Там и не надо оно. Вы ещё там ещё будете где-нибудь. Ну его к богу. Рассказала, что знала. А больше я ничего не могу сказать. Я же говорю: проедьте, там ту, в старине той вы всё узнаете, что вам нужно.
Interviewer2: А это вообще далеко отсюда? Вы сказали, Крутой Яр этот?
яма: Крутояр. Вот приезжаете, проезжаете Клинцы и садитесь на Сураж. И Сураж идёт автобус. В Сураж идёт он, сейчас скажу, именно какой, чтобы именно на Крутояр попали. Он проходит, прямо проходит. О, господи ты мой! Как же его? Езжу всё время и забыла. Дегтярёвка? Ну, в общем, скажите: "До Дегтярёвки надо", но на Крутояре остановитесь.
Interviewer2: А это сколько километров примерно отсюда?
яма: Да немного: три часа езды - и вы там. Четыре. Даже без проблем. Но зато вы всё узнаете, все подробности.
Interviewer1: А вот здешние города - там Злынка, Новозыбков - про них не говорили, почему они так называются?
яма: Ну, Злынка я знаю: потому что здесь протекала река Злынь. И где она, да, делась, это тоже река исчезла, и её даже близко нету, ну и это. А кто говорит, Петр Первый когда проезжал, попросил воды в первой хате там на Злынке, и ему не дали попить, и он говорит: «Злыдни». Вот и пошло потом. Кто что.
Interviewer1: Злынь? А, вот так.
яма: Новозыбков не знаю, почему там. А это речка Злынь была, здесь где-то протекала.
Interviewer2: А вы вот не знаете, дом как-то на Троицу украшали?
яма: Да, украшали ветками, украшали, берёзки сажали вокруг, ну, обыкновенные спиливали.
Interviewer1: Сажали? А где их, где их именно высаживали, во дворе?
яма: Во дворе, вокруг двора. Это на Троицу.
Interviewer1: В, ну, в любом месте двора, да?
яма: Да.
Interviewer2: А что в дом несли, какую траву?
яма: Траву - явор обязательно. И трава вот эта вот, вот эта должна быть, я её никогда не вывожу даже. Это называется да, шёлковая, нет, шёлковая трава. Папоротник – это на Ивана Купалу.
Interviewer2: Это которая как папоротник выглядит? Дом украшают?
яма: Да, папоротником на Ивана Купалу.
Interviewer2: А куда траву ставят в доме?
яма: А вот всегда на эти - на окна и на углы.
Interviewer2: И сколько они должны стоять?
яма: Ну, стоять должны были, например, это если троицкая, так она даже и год, говорят, даже скотину провожали в стадо ею, этой явором, это чтобы...
Interviewer2: Это вот которую на Троицу принесли?
яма: Да, чтобы она возвращалась домой, чтобы она паслась. Ну, наверное, что-то и приговаривали.
Interviewer2: А приговаривали что-то? И хранили прямо на окнах целый год?
яма: Да.
Interviewer2: А потом что делали? Вот год прошел.
яма: Ну, а потом вот в баню идёшь, чтобы голова не болела, говорят, надо в воду опускать, запаривать и мыть голову, не выбрасывать.
Interviewer1: Траву эту класть в воду, да? Понятно.
Interviewer2: А на Вербное воскресенье как-то дом не украшали?
яма: Вербное нет, это вербы только: святили вербу и ставили по углам.
Interviewer1: А на Троицу, на Купалу вот кто за этими ходит, за зе= за растениями?
яма: А кто? Каждый человек.
Interviewer1: Вообще все?
яма: Все ходят абсолютно.
Interviewer1: Ну и мужчины, и женщины?
яма: Да.
Interviewer1: Они в л= в лес идут, да?
яма: В лес идут как.
Interviewer1: Это в какое-то время делется определённое?
яма: Да не, когда вот захочешь, желательно с росой это всё.
Interviewer1: С росой?
яма: Да, это желательно, чтобы она была целебная и чтобы она какое-то там имела свойство там целебное.
Interviewer2: И эту росу - что делают они?
яма: Да, с росой просто срывают, и всё, ничего ей не делают. Что ты с ней сделаешь?
Interviewer2: То есть не пьют, ничего, не умываются?
яма: Да ну! Ну, если хочешь – умывайся, если там хватит росы-то.
Interviewer2: А на Чистый четверг дом не украшали?
яма: Нет, Чистый четверг украшали. Вот в Чистый четверг когда-то родилась я, но оно в число не входит. Это просто делали кресты вот на потолке там, на дверях с этих свечей.
Interviewer2: Со свечей?
яма: Со свеч= да, свечи несли из церкви, желательно, чтобы не погасло, и вот так вот точки делали, эти чёрные крестики.
Interviewer2: То есть как бы свеч= огнём должны были делать точки?
яма: Да-да-да-да. Это так было по старинушке.
Interviewer2: И сколько должно быть этих крестов?
яма: Да сколько хочешь. Они не это самое, ну, в основном это же, конечно, сейчас же же никто тебе не поставит, это ж раньше. Я приходила у бабушки на брусьях и так, и так крест стоит. Я говорю: «Ой». – «Не забеливай, не надо, нельзя». Я говорю: «Побелю». - «Нельзя».
Interviewer2: То есть? А вот не знаете, есть какие-то растения, которые от сглаза, например, помогают?
яма: Не знаю, девочки, этого не могу сказать. Чтобы знали, так никого бы и не глазили.
Interviewer2: Которые, например, над дверями вешают?
яма: А полынь, наверное, верба (верба').
Interviewer2: Над дверью?
яма: Верба (верба') вот если это, какое-то мероприятие, то да, на Ивана Купалу вербу обязательно. За это, она, говорят, как бы отгоняла всякие эти нечисти. Полынь – это точно всегда должна быть.
Interviewer1: А вам не приходилось слышать, что на Троицу вот берёзку какую-то носили по селу?
яма: Да, это было когда-то, её носили, потом окунали в этот, в речку, то в пруд.
Interviewer1: В речку окунали? А кто её? Наряжали? А во что её наряжали?
яма: Наряжали, загадывали желание, ну, там, ленточки. Ну, ленточки завязывали, загадывали желание.
Interviewer1: Это про= просто ленточки какие-то?
яма: Да, да, да, да, да. Ну и даже одевали её, как девушку.
Interviewer1: А что ей, платок?
яма: И платок, и юбка была такая шикарная. И бросали. А чего они её бросали, бог их ве=
Interviewer1: Юбка? А кто её носил?
яма: Ну, носили кто обряд делал.
Interviewer1: Ну, это молодые люди были?
яма: И молодые, и пожилые - кто обряд делал, тот и нёс.
Interviewer1: А, все то есть, да?
Interviewer2: А парни или девушки?
яма: Это я не знаю. Желательно бы, наверно, было девушке нести берёзку.
Interviewer1: А вот как её носили: её, может, в поле заносили или как-то?
яма: Не знаю, в поле ли, на счёт поля не знаю.
Interviewer2: А украшали её до того, как нести, или когда?
яма: Конечно же! Её несли уже украшенную.
Interviewer1: А где, где именно её бросали? В любом месте в речку, да?
яма: В речку, вон там уже определённый пруд, пруд тот украшен должен быть, и её или это будущему урожаю, чтобы она была такая.
Interviewer1: Украшен?
яма: Да, она украшенная должна быть как бы.
Interviewer1: А, сама берёзка.
яма: Да.
Interviewer1: А вот не не смотрели, когда её в речку бросали, как она там поплывёт?
яма: Не, она просто ложилась и никуда она не плыла. Ну небольшая же речка, конечно, если б она такая была большая, может быть, и поплыла, так она просто улягалась, и всё, вокруг хороводы водили.
Interviewer1: А, ма= мелкая, да? Хороводы?
яма: Она не стояла даже, она лежала. Ну да, если там недалеко.
Interviewer1: Это вот все, кто её носил, водили, да?
яма: Да, да. Девоч= девушки, девочки и женщины.
Interviewer2: А песни какие-то пели при этом?
яма: Ну конечно.
Interviewer2: Не помните?
яма: Ой, да чего уже, я не помню. Что вдоль по морю да. Что вдоль по морю.
Interviewer2: Нельзя?
яма: Не надо ничего писать.
Interviewer1: Ну.
Interviewer2: Нам сказали, что вы так хорошо поёте. Мы ходили к бабушке Галине Петровне, она нас, сказала, что вы поёте. И сказала, что.
яма: Ой, это тогда вон к дочке: та поёт хорошо, моя дочь, вот эти все старинные песни.
Interviewer2: Да? А откуда она знает?
яма: А, ну, я ей передала и тут она с фольклором связана. Я уже не пою ничего.
Interviewer2: Ну, может, споёте?
яма: Я сама песни пишу старинные вот эти вот, каких. Вот про Троицу написала, моя песня. Теперь про Вознесение. Ну, божественные все.
Interviewer1: Скажите, а нет у вас тетрадки какой-нибудь, в которой бы песни были записаны?
яма: Ой, все в клубе.
Interviewer1: В клубе?
яма: Клуб же сгорел, они все там пооставали, может, они погорели <?>.
Interviewer1: У вас вообще ничего не осталось?
яма: Ничего. Но я всё таке помню.
Interviewer1: Помните, то есть вы на память их?
яма: Ну, конечно, если сам делал.
Interviewer2: Ну вот вы начали - может быть, споёте всё-таки?
яма: Так это же, это благовещенская песня вот эта вот что, но мы её пели, когда эту берёзку.
Interviewer1: А, вы то есть тоже в этом участвовали?
яма: Так я да: я же была директором девять лет тут дома культуры, пока он не сгорел. Что у меня был коллектив: старушки были такие и молодых девочек было. Он коллективчик "Сударушка".
Interviewer2: Так эту песню, может быть, споёте?
яма: Не, я вам лучше, если хотите, про Троицу свою. Это чья-то, вот эта благовещенская, её же надо петь, её же надо так петь, чтобы красиво. А если про Троицу хотите или ещё какую вот: "Под покровом ночи Матерь Божья стояла". Покров, вы знаете, праздник есть такой?
Interviewer2: Да.
Interviewer1: Да-да, конечно.
яма: И молилась за всех о спасенье души, Собирался народ, стены Божьего храма, Чтоб покаяться Господу и впредь не грешить. Кто рождён на земле, тот, увы, не безгрешен, Так уж было, так есть и так будет всегда. Богородица-мать, только ты нас утешишь, Защитишь отчий дом от напасти врага. О спасении душ Матерь Божья молилась: «Ты прости меня, Господи, Ты услышь меня, Господи, это ж дети мои, Недостаточно, видно, я им уделила Веры, надежды и материнской любви». Ну, как бы на Покров там собирались там воевать кто-то, что-то, и вот она, Матерь Божья-то, вышла и как бы обращалась, чтобы никто не это самое, войны не было и вот о спасеньи души, да.
Interviewer2: Это вы написали песню?
яма: Да. И от зажжённых свечей стало, стало ясно вокруг, Матерь Божья сняла с головы покрывало: «Да погибнет вражда, да воскреснет любовь!» Нет. "Зажжённых свечей". Ну, это надо, надо где-то искать.
Interviewer2: А может, с с вашей дочкой можно как-то потом поговорить? Где её найти можно?
яма: А она по этой по Коммунистической улице. Вот она вас к Полине Андреевне сводит: это её подруга, она про старину знает.
Interviewer2: Да? Улица. А какой дом? Да. А дом какой?
яма: Третьякова Алла Михайловна. Улица Коммунистическая. А я номера не знаю, но там она предпоследний дом, предпоследний дом, синий дом. Вот она вам расскажет.
Interviewer2: А как её зовут, сказали? Алла Ми=?
яма: Алла Михайловна. Третьякова Алла Михайловна.
Interviewer2: Это ваша дочка?
яма: Да.
Interviewer1: Скажите, а вы вот Троицу праздновали с этим, с коллективом творческим, да? А какие вы ещё праздники, на какие вы ещё праздники собирались?
яма: Все, все, я все торжественные праздники, все отмечала. Село было всё собрано.
Interviewer1: А вы, а вы не не перечислите, какие именно?
яма: Ну, Покров мы отмечали. Теперь что мы отмечали? Так, вот это ещё у меня песня. Я знаю каждый к этому вот. Зимой он отмечается - Крещение.
Interviewer1: А, Крещение. А вот в эти праздники - ну, допустим, вот на Покров - что, что, что делали? Как вы его отмечали?
яма: Ну, Покров, мы просто всё там дары осенние вот эти собирали. Собирали застолье. Делали такое мероприятие, допустим, на лучшее изготовление, ну, что вот по осени собираешь ну, местные блюда. Ну, как бы обыкновенный праздник. Там такого обряда никакого не было, в основном.
Interviewer1: Ну, петь что-нибудь, может, тоже пели?
яма: Пели, да. Пели песни разные. Но это же как бы был коллектив, к нам приезжали из Москвы, так мы им там понапели - боже мой! Так это же было нас хоть шесть человек ещё. А что же один человек так.
Interviewer1: А вот песни, которые, они вот про что были, которые вы тогда пели?
яма: Мы о празднике: конечно, цеплялось всё праздником, касалось.
Interviewer2: А вы вот про любовь старинных песен не знаете?
яма: Про любовь? Это надо вспоминать, это надо время. Это надо, допустим, вот сидел бы коллектив, кто-то что-то вспомнил - и своё вспоминается.
Interviewer2: А кто у вас был ещё из?
яма: Это вот Полина Андреевна с Аллой тебе напоют, сколько хочешь. Вот и позаписываешь ещё там.
Interviewer2: Она уже выгнала у нас?
яма: Кто это?
Interviewer1: Ну, не нас, а...
Interviewer2: Не нас. Полина Андреевна, говорят, что женщина с характером.
Interviewer1: Ну, нам, из нашей экспедиции к ней приходили люди, но она как-то не в настроении была. Нет, но мы просто не знали, что она подруга вашей дочери.
Interviewer2: Не впустила.
яма: Так вы её даже знаете!
Interviewer2: Вашей дочери.
яма: <Голову> <?> А, так это она, наверное, с этими, с приветом. Не знаю, как она. Не, она это врядли. А может, чёрт их знает. Каждый, знаете, сейчас каждый сам себе на уме. Ну, я что могла, то и вам.
Interviewer2: А вот вы не знаете, были ли какие-то деревья, которые у дома сажать было нельзя?
яма: Не знаю, но, говорят, ель нельзя сажать почему-то. Если она выше дома вырастает, то, значит, что-то плохое будет, если оно выше дома, говорят.
Interviewer2: А какие-то хорошие растения есть, которые можно сажать?
яма: Ну, не знаю, все хорошие, мне кажется, что господь дал, то и хорошее. Берёза хорошая, я тоже вот любитель. Вот я пришла в эту квартиру, тут вообще ничего, кроме борщевика не было. Ну я, видишь, насадила, слив уже насадила, крыжовника так, цветы. Как-то уже приятней зайти. А то было страшно, конечно, зайти.
Interviewer2: А вот когда огород сажают, не носят что-то на грядку затыкать, чтобы хорошо росло?
яма: Не, я не знаю. Ничего.
Interviewer2: Веточки какие-то?
яма: Никогда этого не делала.
Interviewer2: А чтобы хорошо росло, что делают?
яма: Поливать надо.
Interviewer2: То есть там в какие-то дни специальные сажать, нет?
яма: Ой, я никогда не. У бога все дни одинаковые, запомните. У Бога все дни одинаковые.
Interviewer2: А есть мест=?
яма: Надо просто с душой сажать всё.
Interviewer2: Есть места, где, например, рубить деревья нельзя?
яма: Да ну! Есть вот такие места, что валятся: вон по всей Москве позавалило. Бачишь? Чего они там падают так? Но у нас такого нет. Но у нас же таких и бурь не было-то. Бог миловал.
Interviewer2: А есть какие-то нечистые растения? Не говорят?
яма: Не знаю. Этого я не могу сказать. Если дал господь дереву расти - значит, оно должно быть чистым. А это всё ложь, что говорят. Вот такие дела. Мне кажется, проехали бы вы до Суража - там бы вы приехали с целым бы букетом всячины. А вот это вот. Тут и то. Да у нас людей нет на. У нас пообщаться с человеком - да просто это за здравие, понимаете, у нас. Там такой у этой Нины такой фольклорный старинный, такие песни. Вот вам и про любовь там. Там дочка её руководитель. Это Людмила Александровна. Она руководитель "Калинка" ансамбля. Они у меня тут были - да как рванут такие песни, что там и подтягивают, и затягивают там. Их не выпускали час целый.
Interviewer2: А где Людмила Андреевна живёт? Александровна, простите.
яма: Ну, это в Сураже в культуре. Она всё тебе покажет. Это её дочь. Она там руководителем этого старинного. И там про старину вам расскажут. И и самопрядки, и хератки - всякая всячина, как что и к чему. Я вам говорю это честно. Вот туда уже не пожалейте времени, проедьте и вы.
Interviewer1: Вы нам, на самом деле, очень много интересных вещей сообщили.
яма: Да ну, какое там у меня. Это что от бабушки там уж что-то. <Да>
Interviewer1: А если у вас будет время, если к вам ещё кто-нибудь придёт там о каких-нибудь вас других вещах спросить? Ведь вы же на самом деле не так мало знаете.
яма: Ой, о о других не знаю. Но вот о покойниках - это как-то оно. И это о рождении немножечко знаю. А о других не, я не берусь, потому что что попало наплести - это же тоже нельзя. А что так вот знала - <это всё>.
Interviewer2: А вот? А я ещё хотела спросить, вы вот когда в детдоме жили, у вас там страшилки не рассказывали по ночам какие-нибудь?
яма: Ой, да там не только пока= рассказывали, а показывали там: арбуз вырежут, свечку туда это, глаза, нос это - и поставят. Мы идём из телевизорной - и стоит в белом вот это всё светится. Не только там страшилки, там умереть порой можно.
Interviewer2: А именно истории не рассказывали, чтобы пугать друг друга?
яма: Нет. А некому там.
Interviewer2: Ну, дети друг другу не рассказывали?
яма: Да ну, дети. А кто детям будет рассказывать, если мы сироты? Это же надо кому-то рассказывать.
Interviewer2: А сколько вы классов кончили?
яма: Ну, я неполное среднее: я в девятом замуж уже вышла.
Interviewer2: А муж отсюда, из? Или из Злынки?
яма: Нет, муж уже умер. Он сам из Суража. Это вот брат двоюродный этой, этой Нины. Вот почему это мой родственник. Ну, они только вчера у меня и побыли.
Interviewer2: А кем работали здесь?
яма: Кто?
Interviewer2: Вы.
яма: Я была завклубом, я же говорю, и завгостиницей была, и бригадиром была, и завстоловой была, и дояркой, и на тракторе работала. Ну, за тридцать шесть лет где не поработала только.
Interviewer2: А бригади=? Спасибо вам большое.
яма: Ну, везде была человеком, конечно. Кому-то это зависть брала, а кому-то.
Interviewer1: А скажите, пожалуйста, ну, мы наш разговор записали для научного архива. вы не будете против, если его какие-то другие люди послушают при надобности?
яма: Да ради бога, а почему бы и нет? Пусть слушают на здоровье. Может, что-то себе в заметку там почерпнут. Это же зачем быть скрытным? Если что-то тебе передалось, так. Ну, что знала, то рассказала. И я говорю, что вы по= приедите с гл= поедете с большим багажом, только доедьте вот до Суража. Сураж. Крутояр.
Interviewer2: Сураж. Крутояр. А фамилия у вас Якимцева, да, Мария? Якимцова. А по отчеству всё-таки?
яма: Якимцова, цова. Мария Алексеевна.
Interviewer2: Спасибо большое. Спасибо большое вам, очень интересно.
Interviewer1: Да, мы тогда будем собираться. Да, спасибо вам большое, что вы нам очень помогли.
яма: Не за что. Да чем, господи. Ой, <сердце> вы. Ну, чем мне помочь. Ну ладно, счасливо вам. Дай бог, чтобы всего, чего хотите, того и добились. Не знаю, <куда вы=>
Interviewer2: До свидания.
Interviewer1: До свидания. Не говори, подожди.
Interviewer2: Это была Мария Алексеевна Якимцова, Спиридонова Буда, две тысячи семнадцатый.